Древнерусская агиография. Агиографическая литература Ранние произведения оригинальной древнерусской агиографии

2. История создания древнерусских житий и периодизация русской святости.

3. Типы агиографических памятников.

Житие – жанр церковный по происхождению, цель которого – жизнеописание святого, его подвигов, или мучений. Литературу о святых еще называют агиографией (от гр. άγιος “святой“ и γράφω “пишу“). Встречается определение агиографии как научной дисциплины, занимающейся изучением житий святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости. Составителей житий называют агиографами. Цель агиографа – рассказать о жизни святого , а именно описать, как и в чем проявлялась его святость, какие подвиги во имя Христа он совершал, какими трудами он ее достиг. И себя агиограф никогда не считал – и не считает сегодня – автором жития. Он только записал жизнь святого. Вот почему часто не ставили своего имени составители житий, агиографы, и потому многие из них до сего дня нам не известны.

Агиографы, как правило, - это монахи, священники, реже – миряне, но обязательно христиане. А поскольку цель христианской жизни – спасение души в вечности, то агиограф и записывает житие такого святого человека как пример для подражания, как возможный и для других путь к святости. В этом дидактизм жития.

Народ, объясняя, что такое святость, назвал человека, ее достигшего, «земным ангелом» или «небесным человеком». Создается житие всегда только после смерти человека через какое-то время, за которое святость его проявилась, стала явной для людей. Чтобы подтвердить и утвердить факт святости человека, проводится его канонизация – причисление к числу святых, что совершается на Церковном Соборе. И к этому моменту обязательно создается икона святого – его образ , отражающий его небесный лик , и пишется его житие , которое тоже запечатлевает лик святого, а не его лицо . Как икона не портрет, так и житие не биография. Называют часто житие «иконой в слове». Содержание жития и его тип зависит от того подвига, который совершал святой. Таких подвигов много. Есть жития о мучениках, о преподобных, о благоверных князьях, о равноапостольных князьях или монахах и т. д. Написанные в разное время, по-разному они освещают историческую действительность, содержат разную степень подробности описания жизни святого, его окружения, обладают разным стилем.

Житие неразрывно связано с Преданием, только не с устным, а со Священным . Житие – это факт Священного Предания. В житии сохраняется историчность повествования: все святые, особенно начального периода русской истории, занимают особое в ней место, являются зачастую главными действующими лицами русской истории (святые равноапостольные Ольга и Владимир, благоверные князья Александр Невский и Дмитрий Донской, церковные писатели – летописец Нестор и митрополит Иларион, гениальные иконописцы Андрей Рублев и Феофан Грек и многие другие.)

История агиографии насчитывает столько лет, сколько прошло от Рождества Христова. Житийный канон находится в Евангелии, в образе Самого Христа. Формы же житийные восходят к античной литературе, к жанру панегирика. Путь к святости - это всегда путь совершения христианских заповедей. В истории христианства выделяются жития мучеников (мартирии), жития святых отцов (преподобных), жития праведных, святителей, равноапостольных, юродивых и мн.др. Жития стали появляться в в Римской империи в первые века христианства (200-209), во время гонений. В 3-4 вв. жития уже широко распространились на Востоке, в Византийской империи и странах Западной Европы. Затем в 4 – 8 вв появились монашеские жития, что связано с возникновением и распространением монашества в Палестине, Египетской пустыни. Канон житийный складывался постепенно и оформился в 9 веке в византийской литературе, откуда и пришел к нам.

История русских житий включает в себя:1. переводные жития и жития первых русских святых – Бориса и Глеба, одновременно первых русских преподобных – Феодосия Печрского, патерик, 2. жития мучеников и благоверных князей периода татаро-монгольского нашествия (Александра Невского, Михаила Ярославича Тверского, Михаила Всеволодовича Черниговского, Довмонта-Тимофея, Дмитрия Донского) 3. жития святых периода русского возрождения (15-16 вв). (Преподобные Сергий Радонежский, Стефан Пермский и др.) 4. Жития праведных жен, совершающих христианские подвиги в миру (т.наз. «мирянский» тип святости: Ульяния Осорьина).

Выдающиеся русские агиографы - преп. Нестор, открывший на Руси житийный канон; Епифаний Премудрый, использовавший стиль «плетения словес», Пахомий Логофет, блестящий стилист; Ермолай Еразм, талантливый писатель и публицист, и др.

В 17 в. жанр жития обретает новые черты, не разрушающие канон: идет процесс «обмирщения», но для житийной литературы это означала не уход от святости, а ее утверждение в бытовой, повседневной жизни мирян.

Г.П. Федотов считает, что в древнерусской святости формировался особый религиозный тип, генетически связанный с общехристианскими началами и византийским наследием. Но он отмечает и отличия.

Г. П. Федотов намечает этапы развития русской святости .

I этап он связывает с Киево-Печерским монастырем и подвигом преподобного Феодосия Печерского, в лице которого "сохранив аскетическую традицию Византии, усилила евангельский элемент, который ставил во главу угла действенную любовь, служение лю­дям, милосердие»

II этап - мистический. Связан с именем преп. Сергия Радонежского – первого русского мистика-исихаста (исихазм –особая практика духовного самоуглубления, молитвы, преображения личности через ее сокровенное единение с Богом). При этом Сергий продолжал и подвиг, начатый Феодосием – трудничества, созидания монастыря, служения людям.

III этап - московский – XVI в – характеризуется столкновением 2-х направлений: «стяжателей» и «нестяжателей» , - в которых по-разному развивалась духовная традиция преп. Сергия.

XVII – XVIII Федотов считает временем духовного упадка (период смуты, раскола, затем преобразований Петра), когда уменьшается количество святых на Руси.

Но в XIX в. он отмечает духовный подъем и IV этап связывает с расцветом Оптиной Пустыни, старчества, и именем преп. Серафима Саровского.

Мы же можем смело говорить о V этапе русской святости – в ХХ веке, который дал нам сонм новомучеников и исповедников российских (1500 человек были канонизированы только на одном Православном Соборе в 2000 году, на самом деле количество прославленных русских мучеников-святых эпохи ХХ века гораздо больше)

«Святость (гр. agioths, лат. sanctitas), одно из фундаментальных понятий христианского учения. Его основной смысл состоит в причастности человека к Богу, его обоженности, в его преображении под действием благодати Божией». «Святость, свойство, присущее Богу, которым Он наделяет лица и предметы. Святость не означает безгрешность, но принадлежность к Богу, устремленность к безгрешности и совершенству. Святой - угодник Божий, наслаждающийся вечным блаженством». «Святой − значит собственно сияющий или очищающий».

«Святые подвижники Божии образуют видимое звено между нашим миром и небесным Царством Божиим. Это истинно ангельские люди и человеческие ангелы. Восходя от меры в меру, все более и более проникаясь божественным духовным светом благодати, они, подобно раскаленному железу под действием огня, просветляются, как солнце, достигая высших состояний обожения в познании духовных тайн, в Богосозерцании и Богообщении».

«В преображенном человеке восстановлена его не поврежденная грехом природа, его соединение с Богом как "чада Божиего". Основой этого восстановления является Боговоплощение, восприятие Христом человеческой природы. Поскольку во Христе человеческая природа была обожена, это открыло путь к Богу и для всего человечества: христиане, следуя Христу, соучаствуют в его Божестве по благодати и становятся святыми».

«Таким образом, святой − это всякий раз явление спасения, милости Божией к людям, благодати, посылаемой Богом своему народу… Подвиг, совершаемый святыми, рассматривается, таким образом, не столько как достижение самого святого, сколько как действие благодати Божией, как явление Божественного промысла».

Агиографическая литература включает в себя разные формы. Помимо житий, существуют прологи, синаксари, минеи, патерики.

Прологом называется книга, содержащая в себе жития святых, вместе с указаниями относительно празднований в честь их. Минеи – это сборники пространных сказаний о святых в праздниках, расположенных по месяцам. Они бывают служебные и минеи-четии (для чтения). Патерики - специальные сборники рассказов о монахах, подвижниках монастыря или какой-либо местности, могут включать полные жития святых, или отдельные части. Также есть патерики – сборники высказываний святых отцов. Т.е. это жанр более свободный в подборе материала и форме его изложения. В рукописях известны древние переводные патерики (Римский, Синайский (или Лимонарь И. Мосха), Египетский (или Лавсаик Палладия) и др. (см. Лекцию 1).

Типы житий.

Типы житий складывались исторически и зависели от характера и содержания основного подвига святого. Так, первые три века христианства ознаменованы были гонениями на христиан и основной подвиг был – мученический. Так появляются записи свидетелей их мучений. Эти записи затем складываются в жития особого типа – мученические, или мартирии (лат). Последующие века – с 4 по 8-й – это время распространения монашества. Поэтому литература этого периода изобилует монашескими житиями, патериками разного содержания (см. раздел о переводной литературе, материал 1 лекции). Эти жития и называются монашескими, главный подвиг святого относится к преподобническому. (преподобный , т.е. человек, достигший подобия - очень подобен Христу) Известны жития о святителях, о праведных, о юродивых, о равноапостольных, о святых благоверных князьях (чисто русский тип святости), о пустынниках, столпниках, молчальниках, пещерниках и др. Есть святые, соединяющие подвиги, например, монашества и мученичества, тогда их называют преподобномучениками, что отражается в содержании жития. Количество типов святости гораздо больше и часто отражаются они в именованиях святого: «Филарет милостивый», «Иоанн многострадальный» и т.д.

Житийным каноном – т.е. правилом, по которому создается житие – следует считать вовсе не тот трафарет в виде строгой сюжетно-композиционной схемы, который сложился в византийской литературе и был перенесен на русскую почву (этот материал вы найдете в любом учебнике и справочнике). И, заметим, необходимость этой формы не отменяется как формы правильной, истинной. При этом и не обязывается самим жанром, чтобы она была неизменной (в ДРЛ встречаются формы житийной повести, военной или бытовой, или сказания (например, о Борисе и Глебе), т.е. типа повествования внешне не агиграфического). Но главным для жития, тем, без чего его не может быть, остается категория святости , сам факт святости. Если этого факта нет, то никакая правильная житийная форма не сможет быть житием. (пример тому – «Житие» протопопа Аввакума, им самим написанное)

Лекция 6

Первые русские жития.

«Сказание о Борисе и Глебе» и «Житие Феодосия Печерского» .

1. Образы святых Бориса и Глеба в «Сказании» и в «Чтении» Нестора.

2. Тип святости, особенность подвига святых Бориса и Глеба.

3. Жанровые и стилевые особенности первого русского жития.

4. Идея святости и тип подвига в «Житии Феодосия Печерского»

Первые русские святые – Борис и Глеб, которым посвящены несколько произведений агиографического характера

Древнерусская литература житий святых собственно-русских начинается с житий Бориса и Глеба, которым посвящен целый ряд текстов, из которых два памятника житийного характера: «Чтение о житии и погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба» преп. Нестора и «Сказание, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба» неизвестного автора. Перу Нестора принадлежит и «Житие Феодосия Печерского». Таким образом, два типа житий открывает ДРЛ: мученическое и монашеское, причем, весьма отличающиеся от византийских образцов своим более свободным отношением к форме при сохранении канона. «Сказание» о Борисе и Глебе» получило большее распространение, известно более 170-ти списков, почему и возьмем для изучения текст «Сказания».

«Сказание о Борисе и Глебе» (полное название: «Сказание, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба»)

В интерпретации их святости существует спорный момент: некоторые считают их канонизацию политическим актом (Как пишет учебник В.Кускова: для «утверждения своей религиозной самостоятельности», «содействия политическому упрочению основ феодального строя» (В.Кусков. История древнерусской литературы, 1998.), другие не соотносят напрямую с политикой, усматривая в их подвиге, прежде всего, евангельскую мотивацию.

Их тип святости определяется как страстотерпческий, что является, по слову Г.Федотова «смертью в последовании Христу». Он называет их подвиг - «подвигом непротивления», что нужно связать с ценностным выбором, который совершает Борис, а вслед за ним и Глеб. Они своей смертью утверждают ценности мира вечного, Царствия Небесного, вместо мира этого , царства земного, ради которого идет на убийство Святополк.

Особенностями же «Сказания» явилась неожиданная для жития форма «психологизированного» повествования, с описанием внутренних переживаний святых, с экспрессивностью стиля и т.д.

«Житие Феодосия Печерского» (полное название: «Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского»)» написано преподобным Нестором, монахом Киево-Печерского монастыря. Главный подвиг Феодосия – монашеский. Он является аскетом, моливенником, подвижником, борется с дьяволом, творит чудеса. Он созидает первый на Руси общежитийный монастырь по уставу святого Федора Студита. Главное же его качество, свидетельствующее о достижении им святости – удивительное смирение. Оно подчеркивается на протяжении всего житийного повествования. «Житие Феодосия» составлено Нестором по всем правилам житийного жанра, включающим композиционную трехчастность, традиционные сюжетные мотивы, самоуничижение агиографа, чудеса и т.д. И это никак не помешало Нестору передать особенности быта, речи, подробности исторических реалий, даже некоторую психологизацию портрета матери Феодосия – первого в русской литературе индивидуального женского образа. Отметить нужно писательское мастерство преп. Нестора, выразившееся в стиле, выразительности деталей, в динамичности сюжета, и т.д. Все это сделало «Житие Феодосия» уникальным памятником древнерусской литературы.

АГИОГРАФИЯ – (от греч. hagios – святой, grapho – пишу) – 1) литература в жанре житий, одной из основных форм церковной словесности (т.н. «практическая» агиография); 2) научная дисциплина, занимающаяся изучением житий святых как памятников религиозной и литературной истории (т.н. «критическая» агиография, которая в научной литературе может осмысляться как часть агиологии – теории святости).

Агиография изображает подвиг веры исторического лица или группы лиц, почитаемых Церковью святыми. Истоки житий как литературного жанра лежат в глубокой древности: в мифологических повествованиях о богах и героях, в античных жанрах энкомия (то есть похвального слова – как правило, заупокойного) и биографии (Жизнеописания Плутарха, I в.). Однако вся содержательная сторона агиографии складывается под прямым влиянием Евангелия и Деяний Апостолов . Здесь впервые задается Прообраз (Иисус Христос), на путь которого будут ориентироваться святые Христианской Церкви, и, кроме того, дается эталон страданий за Христа. Повествования в Деяниях о мученической гибели архидиакона Стефана и других апостолов – учеников Иисуса не только служат документами по истории Церкви самого раннего этапа, но и задают ориентир состоятельности христианской жизни для всей последующей агиографической традиции. Самой высшей формой святости становится мученичество, а одним из главных жанров агиографии – мартирий (от греч. martys – свидетель), рассказ о том, как христиане засвидетельствовали свою верность Христу собственной кровью и мученической смертью. Христианская Церковь с самого начала своего существования тщательно собирает сведения о жизни ее подвижников. На наиболее раннем этапе истории христианства, в I – нач. IV вв. н.э., когда в Римской империи его апологеты подвергались периодическим жестоким гонениям, в Церкви святость считалась принадлежностью всего «народа Божия», всех христиан, участвующих в таинствах. В то время еще не выработался институт канонизации, официального причисления к лику святых отдельных подвижников. Однако уже тогда начинается особое молитвенное почитание и поминание за богослужением тех, чья причастность Богу обнаружилась еще в земной жизни. К таким причислялись, прежде всего, мученики .

Парадоксально, но источниками первых житий мучеников были документы, составленные врагами христиан, – протоколы допросов и приговоров подсудимых, нотариальные записи римских проконсулов и судей, посылавших христиан на казнь. В подлинном виде эти Акты мучеников , которые зачастую тайно выкупались христианами у гонителей, до нас не дошли, но в извлечениях они содержатся во многих сказаниях о мучениках. Поскольку первые такие рассказы составлялись по сухим судебным документам, они отличаются чрезвычайным однообразием. Их чаще всего оформляли как послания от одной поместной церкви к другой и преобразовывали в назидательный рассказ о святых своей общины. Эти ранние разновидности агиографии, именовавшиеся «gesta martyrum» («деяния мучеников»), «passiones» («страсти», «пассии»), составяют такие памятники II–III вв., как Страдание Поликарпа , Послание лионской и вьеннской церквей христианам Азии и Фригии о гонении при Марке Аврелии в 177 , Послание Дионисия Александрийского к епископу Фабиану Антиохийскому о гонении в Египте при Деции и др.

Еще одну группу древнейших агиографических памятников составляют записи особых нотариев из числа христиан, на которых еще в конце I в. папа Климент Римский наложил обязанность каждодневной фиксации происходящего с мучениками на месте казней. До нас дошли более сотни таких сказаний. Среди них Акты св. Иустина Философа (II в.), Акты Карпа, Папила и Агафоники (II в.) и др.

Многочисленны и апокрифические (), то есть легендарные, построенные по большей части на сомнительных, вымышленных фактах, сказания о деяниях апостолов. Апокрифические сказания испытали на себе влияние позднеантичного «авантюрного» романа, языческих народных представлений и чуждой христианству философии гностицизма. Они пестрели невероятными чудесами и были отвергнуты Церковью, отказавшейся включить их в канон Св. Писания Нового Завета.

Уже в древнейший период истории Церкви сведения о святых стали сводить в особые сборники. Первоначально, до IV в., эти своды имели вид списков имен мучеников с упоминанием дня их церковного поминовения. Они могли образовывать особые календари, либо диптихи – таблички с именами членов церкви, поминаемых за Божественной Литургией . Такая краткость объяснялась тем, что адресовались они членам своей поместной общины, в среде которой всем были известны подробности подвига этих мучеников. Однако по мере развития межцерковного общения возникает почитание наиболее известных мучеников уже всей Вселенской Церковью. Чтобы избежать путаницы в диптихах с увеличившимся числом одноименных святых, пострадавших в разные времена и в разных странах, в IV в. появляются списки мучеников, упорядоченные по дням их кончины (лат. dies natalis – дни «рождения в Жизнь Вечную») и содержащие более подробные сведения о их подвиге, месте их особого почитания и посвященных им церквях. Эти списки именуются мартирологами. На основе мартирологов формируется годовой круг церковного богослужения, а само их появление совпадает с внедрением практики торжественной канонизации святых. Древнейший из дошедших до нас мартирологов – Положение мучеников в Римском хронографе 354.

В IV в. в связи с полным прекращением после Миланского эдикта 313 гонений на христиан и изменением условий их жизни в Римской империи новый вид приобретает и агиография. С образованием института монашества центр христианской святости перемещается в пустыню и иноческую обитель. Формируется жанр «жития отцов», который также именуют житием-биос (от греч. bios – жизнь). В житиях этого типа описывается не единственный эпизод в биографии святого – его мученичество, – а излагается весь его жизненный путь, долгое «возрастание в святость». Появляется собственно сюжетная литературная агиография. Житие мыслится как жанр с широкой дидактической задачей. Если во времена гонений среди христиан царили апокалиптические ожидания скорого светопреставления и как наиболее естественная форма подготовки к Страшному суду воспринималось именно мученичество, то теперь стала очевидной необходимость выстраивать жизнь христианского сообщества в условиях окружающей реальности. «Жития отцов» рисуют многообразие жизни святых, показывают, как в разных обстоятельствах проявляют себя христианские добродетели. Яркий образец агиографии такого рода – Жизнь святого Антония Афанасия Александрийского (357 либо 365). Это житие одновременно стало и руководством по аскетике, и образцом жанра для последующих агиографов. Среди наиболее популярных памятников агиографии этого периода Лавсаик Палладия (IV–V вв.) и Лимонарь (от греч. leimonarion – «луг духовный») Иоанна Мосха (кон.VI – нач. VII). Название последнего памятника объясняется тем, что пестротой содержания и широтой житийного материала он напоминает цветочный ковер, или, выражаясь словами подлинника, «описывает сад небесный». Сочинение Иоанна впоследствии разрослось, дополнилось многочисленными вставками позднейших авторов и стало основой десятков средневековых «Лимонарей» – уже вполне самостоятельных памятников.

Расцвет агиографии в Византии, определившей характер культуры православного Востока Европы, приходится на VIII–X вв., то есть на период борьбы с иконоборческой ересью. В это время сонм новых мучеников – исповедников иконопочитания оживил жанр мартириев. Православное богословие в это время напрямую связывает почитание икон с почитанием святых и их памяти, то есть с агиологией и агиографией.

Крупнейшие защитники православия VIII в. Максим Исповедник и Иоанн Дамаскин развили учение о Божественных энергиях и о святости как результате их проникновения в человеческую природу. Поскольку в святости преодолевается средостение духовного и материального, святые спасаются телесно, то есть Божественные энергии пронизывают и их плоть, и их образы (иконы). Тем самым не только обосновывается иконопочитание, но и на новой глубине мысли утверждается и почитание святых. Соответственно, на новый уровень развития поднимается «словесная икона» – жанр жития. Итог всей агиографической работе иконоборческого периода подводит во второй пол. X в. выдающийся компилятор Симеон Метафраст. В трудах Симеона, питавшегося утонченным византийским богословием предшествующих двух веков, складывается стиль «плетения словес», изощренная и усложненная риторика в жизнеописаниях святых. С XI в. византийская агиография угасает. Нового расцвета – также в стилистике «плетения словес» – достигает уже накануне падения империи, в конце XIII–XV вв. в трудах Константина Акрополита (прозванного «Новым Метафрастом»), Никифора Григора, патриарха Константинопольского Фелофея. Параллельно в Византии продолжали существовать и жития, рассчитанные на совсем простого читателя, безыскусные по языку и литературной технике. Здесь господствовали сюжетная занимательность и атмосфера наивных чудес. В риторических житиях, напротив, высокий стиль соседствовал с прямой поучительностью, активным использованием абстрактных понятий, пышных сравнений и ярких оценочных эпитетов.

Агиография раннесредневекового Запада отличается от византийской большей безыскусностью и строгостью. Римская церковь до VI в. относилась отрицательно к распространению апокрифических сказаний о святых (декреты пап Дамаса 380 и Геласия 496). На итальянской почве агиография развивалась слабо. Другие западные церкви включают с IV в. житие в свой богослужебный круг, его читают за Литургией в день памяти святого, а орден св. Бенедикта вводит его в состав чинопоследования монашеских часов. Так появляется сам термин «легенда» в значении жития – от латинского «vita legenda» («читаемое жизнеописание»). С VI в. фантастический материал в изобилии начинает притекать сюда с Востока, обогащаясь при дальнейшей переработке сказочными и «кровавыми» мотивами. Каролингское возрождение VIII–IX вв. пытается положить конец распространению легендарной агиографии так же, как и культу сомнительных святых. Однако фантастика продолжает развиваться в западной агиографии и усугубляется восточными мотивами, принесенными из крестовых походов (в т.ч. – индийскими: житие Варлаама и Иосафа (с 1200) на основе сказаний о Будде).

Отличительная черта западной агиографии – ее жанровое разнообразие и распространение житийных форм, независимых и от богослужения, и от ситуации «назидательного чтения». Еще с IV в. житийным материалом овладевает латинская поэзия. Поэмы о святых создают Павлин Ноланский, Пруденций, Венанций Фортунат, Павлин Перигорский. С X в. жонглеры сочиняют поэмы о святых на старофранцузском и древневерхненемецком языках, в XII–XIII вв. появляются романы на агиографической основе (Гартман фон Ауэ, Рудольф фон Эмс и др.), в XIV–XV вв. житийные сюжеты активно используются в «мираклях» и «мистериях» народного театра.

На X–XI вв. приходится расцвет западной аскетической агиографии, связанный с духовной традицией аббатства в Клюни (Франция). Существенно меняют характер западной агиографии мистические течения XIII в., прежде всего – францисканство. Изображение духовного облика святого достигает здесь психологической утонченности, акценты переносятся на индивидуальную неповторимость мистических переживаний. Подвижник в этих житиях склонен к эмоциональной чрезмерности, экстатичности. Апогей повествования здесь нередко выпадает на некое «харизматическое» озарение в результате напряженных медитаций на темы подражания Христу, Богоматери и святым древности. Такого рода мистический опыт не находит никаких параллелей на православном Востоке, где он воспринимается как ложный, чуждый идеалу духовного трезвения. В Европе в это время возникает и такое несвойственное византийско-славянскому Востоку явление, как агиографические сочинения, написанные самими их героями – святыми. Как правило, они принадлежат не собственно житийному, а близким ему жанрам – «видения», «откровения» (Откровения блаженной Анджелы XIV в.) и др. С православной точки зрения, описания собственных мистических озарений исполнены непростительной гордыни. Таким образом, к XIV в. с очевидностью проявляется принципиальное различие между католическим Западом и православным Востоком в понимании путей святости, а следовательно, и различие агиографических традиций.

В XVI в. в Европе на волне позднего Ренессанса впервые проявляется научно-критический подход к агиографии как корпусу памятников, требующих детального объективного исследования с целью подготовки к публикации выверенных текстов. Настоящим прорывом в критической агиографии стала работа над подготовкой изданий полного корпуса житий католических святых, начатая монахом-иезуитом из Антверпена Герибертом Росвейдом. После его смерти в 1624 эта работа была продолжена другим иезуитом – Иоанном Болландом (1596–1665) и продолжателями его дела, т.н. «болландистами». На протяжении XVII–XX вв. болландисты издали более 70 томов житийных памятников.

На Русь агиография в сопровождении богослужебных книг проникает в южнославянских (болгарских и сербских) переводах из Византии вместе с принятием христианства в X в. Первыми сборниками житий были так называемые месяцесловы (Остромиров, Асеманов XI в., Архангельский XI–XII вв.) и минеи четьи (от греч. menaion – месяц), то есть книги для чтения «по месяцам». Минеи четьи (или четьи-минеи) содержали огромный корпус житий святых и учительных «слов» Отцов Церкви, расположенных по месяцам и дням богослужебного года от сентября до августа и охватывавших едва ли не большую часть круга чтения Древней Руси. В месяцесловах располагались краткие жития в порядке годового круга по дням памяти святых. Месяцесловы совпадали по типу и составу с греческими Синаксарями, которые на Руси получили названия Прологов (переводные Синаксари начинались со вступления – «Пролога», название которого и было перенесено на всю книгу). Четьи-минеи читались дома, в келье, за монастырской трапезой. Краткие жития из Прологов – за богослужением утрени на 6 песне канона.

Уже в XI в. появляются первые оригинальные жития русских святых : Чтение о св. Борисе и Глебе и житие Феодосия Печерского, составленные Нестором-летописцем, а также Сказание о Борисе и Глебе неизвестного автора. Примечательно, что первыми русскими канонизированными церковью святыми стали именно князья Борис и Глеб. Внимание их агиографов сосредоточено на решении проблемы свободы и необходимости с христианских позиций. Поставленные в условия, при которых они могут воспротивиться мучениям, Борис и Глеб сознательно этого не делают и отдают себя в руки мучителям. Их смерть не была смертью за веру – князья, убиенные Святополком «Окаянным», пали жертвой феодальных княжеских усобиц. Таким образом Русская церковь с первых дней своего существования выявляет новый чин святости, неизвестный прочему христианскому миру, – страстотерпчество. Особое и общенациональное почитание страстотерпцев говорит о том, что русская церковь не делает различия между смертью за Христа (мученичеством) и жертвенным закланием в последовании Христу, непротивлением смерти (страстотерпчеством). По чину страстотерпцев прошла и одна из последних по времени канонизаций – причисление на Архиерейском соборе Русской Православной Церкви 2000 к лику святых императора Николая II и членов его семьи.

В XII–XIII вв. активно развивается агиография на Северо-востоке Руси: жития Леонтия, Исайи и Авраамия Ростовских, Игнатия, Петра, Никиты-столпника Переяславского, Варлаама Хутынского, Михаила Тверского, Александра Невского. Эти жития писаны для богослужебного употребления и потому носят характер «памяти» о святом, выдержаны в стиле безыскусном, сухом и сжатом. Сам тип святости, привлекающий к себе внимание северо-восточных агиографов, отмечен умеренным, «мирным» и «тихим» подвигом. Он ориентирован на «срединный» путь аскезы древних иноков Палестины. Византийские и южнорусские, киевские, жития тяготеют к драматической святости отшельников Сирии и Египта с их суровой аскезой и напряженной духовной бранью. Такой тип «жесткой» святости отражен в Киево-печерском патерике XIII в.

Жанр патерика (от греч. paterikon – отечник) вообще занимает особое место в агиографической письменности. Помимо житийного материала, в патериковые сборники включаются изречения святых отцов-подвижников. Сам же житийный материал здесь осмысляется несколько иначе, чем в обычных житиях. Если обычные жития стремятся показать образцовый жизненный путь подвижника, дать эталон подражания читателям-христианам, то патериковые сказания, или т.н. патериковые новеллы, останавливают внимание на странном, необычном, сугубо индивидуальном в жизни и поступках святого и потому не всегда пригодном для подражания (бесовские искушения, «странности» и «чудачества» святых и т.д.).

Расцвет русской агиографии приходится на XV в. Тогда же меняется и характер отечественной житийной литературы. Фактический, документальный материал отступает на второй план, и главное внимание обращается на его обработку. В житиях начинают появляться искусные литературные приемы, развивается целая система жестких правил. Через т.н. «второе южнославянское влияние», агиографов сербского и болгарского происхождения, на Русь проникает стиль византийского «плетения словес». Укреплению этого стиля способствует аскетико-богословского движение исихастов, наиболее ярким представителем которого был выдающийся византийский святой Григорий Палама (IV). Книжники исихастской традиции исходили из того, что слово неразрывно связано с тем лицом или предметом, которое оно обозначает. И потому назвать явление – значит, насколько возможно, его познать, прикоснуться к его вечной, а в случае агиографии – Божественной сущности. Отсюда проистекала риторическая «неуемность» «плетения словес» в агиографии, стремление подобрать целый ряд ярких синонимов, сравнений, торжественных словословий, дабы приблизиться к пониманию тайны героя жития. Прежняя краткая «память» о святом преображается в обширное хвалебное церковно-историческое слово. Личность агиографа, прежде скрывавшаяся, теперь выступает более или менее ясно. Нередко в житии дается краткая биография автора. Местом составления жития становятся уже не только города, но и отдаленные от культурных центров монастыри. И потому в житиях этой поры много ценного с исторической точки зрения бытового материала. Самыми известными книжниками эпохи стали Пахомий Логофет, оставивший 10 житий, 6 сказаний, 18 канонов и 4 похвальных слова святым, и Епифаний Премудрый – автор житий Стефана Пермского и наиболее прославленного русского святого, основателя Св.-Троицкой Лавры преподобного Сергия Радонежского.

Мощный толчок агиографическому развитию дало в XVI в. объединение Руси. Канонизация группы новых святых на Московских Соборах 1547–1549 вызвала оживление агиографических преданий и соборное исследование их жизни. Тогда же московский митрополит Макарий решает грандиозную задачу: собирает и объединяет все известные к тому времени и признанные Церковью жития в общий свод – Великие Минеи Четьи. В XVII–XVIII вв., продолжая труд Макария, свои варианты четьих миней составляют Иван Малютин, Герман Тулупов и Димитрий Ростовский. Димитрий Ростовский при этом предпринимает критическую редактуру житий, сверяет списки с греческими и латинскими первоисточниками, дает ряд новых переводов. Минеи Димитрия с XVIII в. и вплоть до новейшего времени становятся основным агиографическим корпусом православной России, приобретают чрезвычайную популярность – особенно в народной среде. Именно к ним восходит «низовая» агиография, имевшая широкое распространение во множестве дешевых, частью лубочных изданий XIX в.

В XVI в. на Руси ярко проявляется еще один чин святости, который занимал периферийное место в духовной жизни и агиографии Византии и совершенно не был представлен на Западе. Это чин блаженных, или юродивых, – людей, взявших на себя сознательный подвиг «безумия Христа ради», то есть вызывающего, провоцирующего, «неприличного» поведения, из-за которого их гнали и подвергали поруганию. Примечательно, что этот тип святости расцветает в период формирования Московского царства. Новое государство, провозгласившее устами монаха Фелофея о том, что «Москва – третий Рим, а четвертому не бывати», присваивало статус особой святости всем сторонам своей жизни: свята власть, свят быт, подчиненный жестким обрядам, свят весь уклад жизни. На этом фоне терялось живое ощущение «неотмирности» христианства, пронзительности его «Благой вести». Вызывающее поведение юродивых было как бы «пощечиной» фарисейскому самодовольству, напоминанием о том, что недостаточно для христианина «лепоты» обряда и бытового лада. Кроме того, юродивые выполняли особую функцию обличения власть предержащих – на что больше почти никто осмелиться не мог. Среди Московских юродивых XVI в. наиболее известен Василий Блаженный. Его житие сохранилось в позднейших списках с многочисленными легендарными вставками. Но показательно, что житие, даже в отступлениях от исторической точности подчеркивает именно обличительную деятельность юродивого. Василий швыряет камни в дома добродетельных людей и целует стены домов, где творились грешные дела: у первых снаружи виснут изгнанные бесы, у вторых плачут ангелы. Вопреки историческим фактам (Василий умер в 50-е гг. XVI в.) житие заставляет перенестись Блаженного в сжигаемый Иваном Грозным Новгород (1570): Василий зазывает к себе царя Ивана и угощает его сырым мясом и кровью, а когда царь отказывается, юродивый обнимает его одной рукой, а другой показывает возносящиеся на небеса души невинных мучеников.

Многие жития могут служить источниками исторических сведений. Житие Сергия Радонежского рассказывает об основании Троице-Сергиевой Лавры и участии Сергия в политической жизни эпохи. О княжеских усобицах Киевской Руси повествуется в житиях Бориса и Глеба, о нашествии Ливонского Ордена и сложных отношениях с Ордой – в житии Александра Невского и др. Но в целом задача максимальной исторической достоверности в описании событий вокруг жизни святого перед агиографом не стоит. Русский историк В.О.Ключевский в своей диссертации 1871 Древнерусские жития святых как исторический источник , исследовав 250 редакций 150 русских житий, пришел к выводу о том, что в большинстве своем они мало могут помочь исторической науке (Ключевский пытался отследить по агиографии этапы колонизации Северо-востока Руси). Историк вывел формулу: «Обилие и качество биографического материала находится в обратном отношении к развитию чествования святых». Другими словами, чем более почитается святой, тем меньше исторической конкретики в его житиях. Связано это с тем, что средневековая агиография не знает принципа историзма. Она имеет дело не с изменяющимися во времени, а с «вечными» смыслами. Отсюда – сам тип бытования агиографии в эпоху Средних веков.

На протяжении долгого времени агиография существовала как анонимная словесность. Если же автор все-таки заявлял о себе, то ему полагалось подчеркивать всяческое свое «неразумие», указывая во вступлении, что он слишком ничтожен, чтобы описать жизнь отмеченного Богом человека. С одной стороны, взгляд агиографа на своего героя – это взгляд обыкновенного человека на необыкновенную личность. С другой стороны, за составление жития мог браться человек книжный, сведущий в трудах предшественников, обладающий литературным даром и способный толковать Божественный Промысел путем аналогий, главным образом, из Священного Писания. Тем не менее, средневековая агиография не знает принципа безусловного почитания творческой индивидуальности книжника и его «авторской воли». Жития помногу раз переписывались, а в процессе переписки они могли серьезно правиться, редактироваться, обогащаться новыми вставками, поскольку самым ценным в житии видится не «рука книжника», а лик самого святого. Потому жития древних и средневековых святых вариативны, они существуют нередко в десятках и даже сотнях различных списков-редакций, существенно разнящихся между собой. Это сильно затрудняет работу критической агиографии по подготовке научных изданий житий, тем более что большинство из них дошло до нас лишь в позднейших и сильно измененных списках. Перед критической агиографией стоит задача либо реставрировать гипотетическую первичную редакцию, либо сводить все тексты воедино и публиковать их общим корпусом. Потому пока научные издания получили не более четверти древнерусских житий. Остальные в основном рассеяны в списках по десяткам государственных и монастырских собраний.

Подобно иконографии и церковному искусству в целом, агиография подчинена канону, строго заданному и закрепленному традицией своду правил, которыми определяются образцы жанра. Канон предписывает определенные словесные и композиционные трафареты в описании жизни святого, четкий жанровый этикет. Этикетный канон жития складывается из предисловия и краткого послесловия агиографа, обрамляющих основное повествование, которое включает в себя несколько обязательных вех: восхваление родины и/или родителей святого; чудесное предвозвещение его появления на свет, проявление святости в раннем возрасте, отказ от баловства и озорных детских игр; искушения; решительный поворот на путь духовного спасения; кончина и посмертные чудеса. Заданность канона могла приводить к тому, что книжник порой компоновал житие русского святого по образцу жития одноименного ему святого греческого. Однако в таком регламенте структуры жития не следует усматривать шаблонность или «стеснение авторской индивидуальности». В средневековой словесности оригинальность и свобода не мыслятся вне трафарета, строго ограниченных формальных рамок, поскольку и сам облик святого непременно рисуется обобщенно. Подобно тому, как иконография деформирует внешность изображаемого человека, дабы выявить его духовную суть, агиография отказывается от житейской конкретики, а порой и «исторической достоверности» в пользу канонического трафарета.

В XVII в. с процессом постепенной секуляризации, «обмирщения» русской культуры начинает проявляться кризис канонической агиографии. В среде старообрядчества появляются немыслимые прежде автоагиографические произведения (составленное самим «агиографическим героем» Житие протопопа Аввакума ). В XVIII–XIX вв., в послепетровскую эпоху, когда русская церковь практически не знала канонизаций новых святых, агиография вытесняется на обочину национальной культуры. Но жанровые признаки жития активно используются новой русской литературой: Ф.М.Достоевским в Братьях Карамазовых (1879), Н.С.Лесковым в Соборянах (1872) и повестях о «русских парведниках»,И.А.Буниным в Святом Евстафии (1915), Матфее Прозорливом (1916) и др. Как «антижития», истории духовных поражений своих героев, написаны повести Л.Н.Толстого Отец Сергий (1890–98) и Л.Н.Андреева Жизнь Василия Фивейского (1904).

Некоторое оживление традиционной агиографии – но уже на современной документальной основе – в XIX – нач. XX вв. связано с почитанием и канонизацией в 1903 старца Серафима Саровского (1760–1833): написанные тогда же Сказание о жизни и подвигах блаженной памяти о. Серафима , Житие Св. Серафима Н.М.Левитского, О цели христианской жизни. Беседа Серафима Саровского с Н.А.Мотовиловым и др.

Поместный 1988 и Архиерейский 2000 Соборы Русской Церкви, на которых впервые за несколько столетий прошли массовые канонизации, в том числе новомучеников Российских, пострадавших в годы советской власти, привели к агиографическому всплеску. Однако жития новопрославленных святых составляются ныне по совсем иным законам и представляют собой, по сути, строго выверенные научно-документальные биографические исследования. За ними в массовом церковном книгоиздании следуют беллетризованные переложения жизнеописаний для «благочестивого чтения».

Следуя греческой традиции, в русской агиографии и агиологии, помимо мучеников, страстотерпцев и блаженных , утвердился также ряд иных чинов святости: преподобные – монахи; святители – епископы; равноапостольные – монархи и князья, крестившие свои народы (князь Владимир) либо подготовлявшие их крещение (княгиня Ольга); священномученики – мученики, пребывавшие в священническом или епископском сане; бессеребряники – святые, особо прославившиеся своим бескорыстием (прежде всего, особо почитавшиеся на Руси римские лекари III в. Косьма и Дамиан); праведные – святые из числа мирян и «белого», не монашествующего духовенства, не принявшие мученичества; благоверные – благочестивые князья и монархи, предстатели за свой народ пред Богом и защитники веры.

Вадим Полонский

Литература:

Ключевский В.О. Древнерусские жития как исторический источник . М., 1871
Грихин В.А. Проблема стиля древнерусской агиографии XIV-XV вв. М., 1974
Лихачев Д.С. Избранные работы в 3 тт. Т. 1. Л., 1987
Федотов Г.П. Святые Древней Руси . М., 1990
Византийские легенды . М., 1994
Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т.I , М., 1995
Живов В.М. Святость: Краткий словарь агиографических терминов

АГИОГРАФИЯ

Открытая православная энциклопедия "ДРЕВО".

Агиография (от гр. άγιος “святой“ и γράφω “пишу“), научная дисциплина, занимающаяся изучением житий святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости.

Подходы к изучению житий святых

Жития святых могут изучаться с историко-богословской, исторической, социально-культурной и литературной точек зрения.

С историко-богословской точки зрения жития святых изучаются как источник для реконструкции богословских воззрений эпохи создания жития, его автора и редакторов, их представлений о святости, спасении, обожении и т.д.

В историческом плане жития при соответствующей историко-филологической критике выступают как первоклассный источник по истории церкви, равно как и по гражданской истории.

В социально-культурном аспекте жития дают возможность реконструировать характер духовности, социальные параметры религиозной жизни (в частности, и так наз. народную религиозность), религиозно-культурные представления общества.

Жития, наконец, составляют едва ли не самую обширную часть христианской литературы, со своими закономерностями развития, эволюцией структурных и содержательных параметров и т.д., и в этом плане являются предметом литературно-филологического рассмотрения.

Особенности литературно-филологического подхода к житиям святых

Литературно-филологическое изучение житий выступает как основа всех прочих типов исследований. Жития пишутся по определенным литературным канонам, меняющимся во времени и различным для разных христианских традиций. Любая интерпретация житийного материала требует предварительного рассмотрения того, что относится к сфере литературного этикета. Это предполагает изучение литературной истории житий, их жанров, установление типичных схем их построения, стандартных мотивов и приемов изображения и т.д. Так, например, в таком агиографическом жанре, как похвала святому, соединяющем в себе характеристики жития и проповеди, выделяется достаточно четкая композиционная структура (введение, основная часть и эпилог) и тематическая схема основной части (происхождение святого, рождение и воспитание, деяния и чудеса, праведная кончина, сравнение с другими подвижниками); эти характеристики восходят к позднеантичному энкомиуму, и их разная реализация в процессе развития житийной литературы дает существенный материал как для историко-литературных, так и для историко-культурных выводов.

Агиографической литературе свойственны многочисленные стандартные мотивы, такие, например, как рождение святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм и т.п. Подобные мотивы выделяются в агиографических произведениях разных типов и разных эпох. Так, в актах мучеников, начиная с древнейших образцов этого жанра, приводится обычно молитва мученика перед кончиной и рассказывается о видении Христа или Царствия Небесного, открывающегося подвижнику во время его страданий. Эти стандартные мотивы обусловлены не только ориентацией одних произведений на другие, но и христоцентричностью самого феномена мученичества: мученик повторяет победу Христа над смертью, свидетельствует о Христе и, становясь “другом Божиим”, входит в Царство Христово. Эта богословская канва мученичества естественно отражается и в структурных характеристиках мученических актов.

Отличия восточной и западной традиций описания жития святых

В принципе, житие святого - это не столько описание его жизни (биография), сколько описание его пути к спасению, типа его святости. Поэтому набор стандартных мотивов отражает прежде всего не литературные приемы построения биографии, а динамику спасения, того пути в Царствие Небесное, который проложен данным святым. Житие абстрагирует эту схему спасения, и поэтому само описание жизни делается обобщенно-типическим. Сам способ описания пути к спасению может быть различным, и как раз в выборе этого способа более всего различаются восточная и западная агиографические традиции. Западные жития обычно написаны в динамической перспективе, автор как бы прослеживает из своей позиции, из земного бытия, по какой дороге прошел святой от этого земного бытия к Царствию Небесному. Для восточной традиции более характерна обратная перспектива, перспектива святого, уже достигшего Небесного Царства и от вышних озирающего свой путь к нему. Эта перспектива способствует развитию витийственного, украшенного стиля житий, в которых риторическая насыщенность призвана соответствовать неумопостигаемой высоте взгляда из Царствия Небесного (таковы, например, жития Симеона Метафраста, а в русской традиции - Пахомия Серба и Епифания Премудрого). При этом особенности западной и восточной агиографической традиции очевидным образом соотносятся с характерными чертами западной и восточной иконографии святых: сюжетности западной иконографии, раскрывающей путь святых к Богу, противопоставлена статичность иконографии византийской, изображающей прежде всего святого в его прославленном, небесном состоянии. Таким образом, характер агиографической литературы непосредственно соотнесен со всей системой религиозных воззрений, различиями религиозно-мистического опыта и т.д. Агиография как дисциплина и изучает весь этот комплекс религиозных, культурных и собственно литературных явлений.

История агиографии

Христианская церковь с первых дней своего существования тщательно собирает сведения о жизни и деятельности ее подвижников и сообщает их в общее назидание. «Жития святых» составляют едва ли не самые обширный отдел христианской литературы. Если не считать апокрифических евангелий и сказаний об апостолах, в которых содержится немало детальных сведений о первых деятелях христианства, то первыми по времени «Жития святых» были сказания о мучениках.

Мартирология первых веков от Р.Х.

Еще св. Климент, еп. римский, во время первых гонений на христианство, поставил в различных округах Рима семь нотариев для ежедневной записи происходившего с христианами в местах казней, а также в темницах и судилищах. Другой епископ Рима, сщмч. Фабиан (236 — 251), поручил это дело семи иподиаконам.

Биограф св. Киприана упоминает о том, что имена мучеников, даже самого простого звания, с древнейших времен записывались церквами, для чествования и памятования. Несмотря на то, что языческое правительство угрожало записывателям смертною казнию, записи продолжались во все время гонений на христианство.

При Домициане и Диоклетиане значительная часть записей погибла в огне, так что когда Евсевий (+ 340) предпринял составление полного собрания сказаний о древних мучениках, то не нашел достаточного для того материала в литературе мученических актов, а должен был делать разыскания в архивах учреждений, производивших суд над мучениками. Сочинение Евсевия о мучениках вообще не сохранилось до нашего времени, но известно другое его сочинение: «Книга о палестинских мучениках». От первых трех веков дошло до нас еще нисколько «посланий» о мученичествах от одной церкви к другой.

После Евсевия сказания о мученичествах собирал св. Маруфа, еп. тагритский (ок. 410 г.), автор «Истории персидских мучеников».

Средневековая мартирология

Монах бенедиктинского м-ря св. Германа близ Парижа, Узуард (ок. 876 г.), составил древнейший на Западе мартиролог («Usuardi martyrologium», изд. в Лувене, 1568, и Антверпене, 1714). Позднейшее, более полное собрание и критическое издание актов мучеников принадлежит бенедиктинцу Рюинарту: «Acta Martyrum sincera et selecta» (Пар. 1689; франц. перев. Drouet-de-Maupertoy).

Мартирология Нового Времени

Из новейших собраний заслуживают внимания:

Zingerle, «Martyrer des Morgenlandes» (Иена 1833)

Адальберт Мюллер, «Allgemeines Martyrologium» (1860).

Русская мартирология

В русской литературе известны следующие труды:

Свящ. В. Гурьев, «Мученики воины» (1876);

Прот. П. Соловьев, «Христианские мученики, пострадавшие на Востоке, по завоевании Константинополя турками» (перев. с новогреческого СПб. 1862);

«Сказания о мучениках христианских, чтимых православною церковию» (Казань, 1865).

Богослужебные мартирологи

Наряду с этими сборникам в более или менее подробных сказаниях о мучениках, начиная с IV в., а может быть и ранее, получили развитие (особенно на Западе) краткие мартирологи для употребления при богослужениях. В основу их положен мартиролог, приписываемый (согласно мнению некоторых - ошибочно) Иерониму .

Из позднейших известны:

Ассемани, «Acta ss. martyrum orientalium et occidentalium» (1748);

Лагранж, «Choix des actes des martyrs d"Orient» (Пар. 1862).

Кроме общих, на Западе существуют еще поместные мартирологи стран или народностей:

африканский мартиролог (Стеф. Мачелли),

бельгийский мартиролог (Молана),

немецкий мартиролог (Валассера),

испанский мартиролог (Салацара),

английский мартиролог (Вильсона),

итальянский мартиролог (Корнелия)

Жития святых, отличные от мартирологов

Более обширна литература «Житий святых» второго рода — преподобных и других. Древнейший сборник таких сказаний — Дорофея, еп. тирского (+ 362), — сказание о 70-ти апостолах. Из других особенно замечательны:

« Жития честных монахов », патриарха александрийского Тимофея (+ 385);

Лавсаик Палладия, («Historia Lausaica, s. paradisus de vitis patrum»;

«Historia Christiana veterum Patrum» 1582, подлинный текст в изд. Рената Лаврентия;

«Opera Maursii», Флоренция, 1746, т. VIII; есть и русский перевод, 1856);

Труды Феодорита Киррского (+ 458) — (в названном изд. Рената) а также в полных собраниях сочинений Феодорита; в русск. переводе — в «Творениях св. Отцов», изд. московской дух. академии и ранее отдельно);

« Лимонарь, сиречь цветник», Иоанна Мосха (Leimwnarion, в «Vitae patrum», Росвейга, Антв. 1628, т. X; рус. изд. — М. 1859).

На Западе главными писателями этого рода в патристический период были:

Руфин Аквилейский («Vitae patrum s. historiae eremiticae»);

Иоанн Кассиан («Collationes patrum in Scythia»);

Григорий), еписк. турский (умер 594), написавший ряд агиографических сочинений («Gloria martyrum», «Gloria confessorum», «Vitae patrum»),

Григорий Двоеслов («Dialogi» — рус. перев. «Собеседование о житии италийских отцов», в «Православном Собеседнике» .

"Нравоучительная агиография"

С IX в. в литературе «Жития святых» появилась новая черта — тенденциозное (нравоучительное, отчасти политически-общественное) направление, украшавшее рассказ о святом вымыслами фантазии. В ряду таких агиографов первое место занимает Симеон Метафраст, сановник византийского двора, живший, по одним, в IX, по другим в Х или XII в. Он издал «Жития святых», составляющие самый распространенный первоисточник для последующих писателей этого рода не только на Востоке, но и на Западе, среди которых находятся Вараджио, архиеп. генуэзский, (+ 1298), составивший Золотую легенду («Legenda aurea sanctorum») и Петр Наталибус, (+ 1382) — автор Святого каталога («Catalogus Sanctorum»).

Последующие издания принимают направление более критическое:

Бонина Момбриция, «Legendarium s. acta sanctorum» (1474);

Алоизия Липпомана, еп. веронского, «Vitae sanctorum» (1551 — 1560);

Лаврентия Сурия, кельнского картезианца, «Vitae sanctorum orientis et occidentis» (1664);

Георгия Вицелла, «Hagiologium s. de sanctis ecclesiae»;

Амвросия Флакка, «Fastorum sanctorum libri ХII»;

Рената Лаврентия де-ля-Барр — «Historia Christiana veterum patrum»;

Ц. Барония, «Annales ecclesiast.»;

Росвейда — «Vitae patrum»;

Радера, «Viridarium sanctorum ex minaeis graecis» (1604).

Деятельность Болланда и его последователей

Наконец, выступает с своею деятельностию знаменитый антверпенский иезуит Болланд; в 1643 г. он издает в Антверпене 1-й том «Acta sanctorum». В продолжение 130 лет болландистами было издано 49 томов, содержащих «Жития святых» с 1 января по 7 октября; к 1780 г. появилось еще два тома.

В 1788 г. институт болландистов был закрыт. Спустя три года, предприятие было снова возобновлено, и в 1794 г. появился еще новый том. При завоевали Бельгии французами, монастырь болландистов был продан, а сами они с своими коллекциями перешли в Вестфалию и после реставрации издали еще шесть томов. Последние работы значительно уступают в достоинстве трудам первых болландистов, как по обширности эрудиции, так и вследствие отсутствия строгой критики. Упомянутый выше «Martyrologium» Мюллера представляет хорошее сокращение издания болландистов и может служить справочною книгою к нему. Полный указатель к этому изданию составил Потаст . Все жития святых, известные с отдельными заглавиями, исчислены у Фабриция в «Bibliotheca Graeca», Гамб. 1705 — 1718; второе издание Гамб. 1798 — 1809).

Иные агиографические работы на Западе Отдельные лица на Западе продолжали издание житий святых одновременно с корпорацией болландистов. Из них заслуживают упоминания:

аббат Коммануэль, «Nouvelles vies de saints pour tous le jours» (1701);

Балье, «Vie des saints» (работа строго критическая),

Арно д"Андили, «Les vies des peres des deserts d"Orient» (1771).

В ряду новейших западных изданий «Житий святых» заслуживает внимания сочин. Штадлера и Гейма, написанное в словарной форме: «Heiligen Lexicon», (1855 ел.).

Агиографические сборники смешанного содержания Много Житий находится в сборниках смешанного содержания, каковы пролога, синаксари, минеи, патерики.

Прологом назыв. книга, содержащая в себе жития святых, вместе с указаниями относительно празднований в честь их. У греков эти сборники называются синаксарями. Самый древний из них — анонимный синаксарь в рукоп. еп. Порфирия (Успенского) 1249 г.; затем следует синаксарь императора Василия — относящийся к Х стол.; текст первой части его издан в 1695 г. Уггелем в VI томе его «Italia sacra»; вторая часть найдена позже болландистами (описание ее см. в «Месяцеслове» архиеп. Сергия, 1, 216).

Другие древнейшие прологи:

Петров — в рукоп. еп. Порфирия содержит в себе памяти святых на все дни года, кроме 2 — 7 и 24 — 27 дней марта;

Клеромонтанский (иначе Сигмунтов) , почти сходный с Петровым, содержат в себе памяти святых за целый год.

Русские прологи — это переделки синаксаря императора Василия, с некоторыми дополнениями .

Минеи суть сборники пространных сказаний о святых в праздниках, расположенных по месяцам. Они бывают служебные и минеи-четии: в первых имеют значение для жизнеописания святых обозначения имен авторов над песнопениями. Минеи рукописные содержат больше сведений о святых, чем печатные . Эти «минеи месячные» или служебные были первыми сборниками «житий святых», сделавшимися известными на Руси при самом принятии ею христианства и введении Богослужения; за ними следуют греческие прологи или синаксари. В домонгольский период в русской церкви существовал уже полный круг миней, прологов и синаксарей.

Патерики

Затем в русской литературе появляются патерики — специальные сборники житий святых. В рукописях известны переводные патерики:

синайский («Лимонарь» Мосха),

азбучный,

скитский (несколько видов; см. опис. ркп. Ундольского и Царского),

египетский (Лавсаик Палладия).

По образцу этих патериков восточных, в России составлен « Киево-Печерский Патерик », начало которому положено Симоном, еп. владимирским, и киево-печерским иноком Поликарпом.

Календари и месяцесловы

Наконец, последний общий источник для житий святых всей церкви составляют календари и месяцесловы. Зачатки календарей относятся к самым первым временам церкви, как видно из биографических сведений о св. Игнатии (+ 107 г.), Поликарпе (+ 167), Киприане (+ 258). Из свидетельства Астерия Амасийского (+ 410) видно, что в IV в. они были настолько полны, что содержали в себе имена на все дни года.

Месяцесловы, при Евангелиях и Апостолах, делятся на три рода: восточного происхождения, древнеитальянские и сицилийские, и славянские. Из последних древнейший — при Остромировом Евангелии (XII в.). За ними следуют месяцесловы: Ассемани, при глаголитском Евангелии, находящемся в Ватиканской б-ке, и Саввин, изд. Срезневским в 1868 г. Сюда же относятся краткие записи о святых при церковных уставах иерусалимском, студийском и константинопольском.

Святцы — те же календари, но подробности рассказа приближаются к синаксарям и существуют отдельно от Евангелий и уставов.

Древнерусские жития святых

Древнерусская литература житий святых собственно русских начинается жизнеописаниями отдельных святых. Образцом, по которому составлялись русские «жития», служили жития греческие типа Метафраста, т. е. имевшие задачей «похвалу» святому, причем недостаток сведений (наприм., о первых годах жизни святых) восполнялся общими местами и риторическими разглагольствованиями. Ряд чудес святого — необходимая составная часть Житий. В рассказе о самой жизни и подвигах святых часто вовсе не видно черт индивидуальности. Исключения из общего характера первоначальных русских «житий» до XV в. составляют, по мнению проф. Голубинского, лишь самые первые по времени жития «св. Бориса и Глеба » и « Феодосия Печерского », составленные преп. Нестором, Жития Леонида Ростовского, которое Ключевский относит ко времени до 1174 г., и Жития, появившиеся в Ростовской области в XII и XIII вв., представляющие безыскусственный простой рассказ, тогда как столь же древние Жития Смоленской области («Житие св. Авраамия» и др.) относятся к византийскому типу жизнеописаний.

В XV в. ряд составителей житий начинает митроп. Киприан, написавший житие митрополита Петра (в новой редакции) и несколько житий русских святых, вошедших в состав его « Степенной книги » (если эта книга действительно им составлена).

С биографиею и деятельностью второго русского агиографа, Пахомия Логофета, подробно знакомит исследование проф. Ключевского: «Древнерусские жития святых, как исторический источник», М., 1871. Он составил житие и службу св. Сергию, житие и службу преп. Никону, житие св. Кирилла Белозерского, слово о перенесении мощей св. Петра и службу ему; ему же, по мнению Ключевского, принадлежат житие св. новгородских архиепископов Моисея и Иоанна; всего им написано 10 житий, 6 сказаний, 18 канонов и 4 похвальных слова святым. Пахомий пользовался большою известностью у современников и потомства, и был образцом для других составителей житий.

Не менее знаменит, как составитель житий Епифаний Премудрый, живший сначала в одном монастыре с св. Стефаном Пермским, а потом в монастыре Сергия, — написавший Жития обоих этих святых. Он хорошо знал св. Писание, греческие хронографы, палею, лествицу, патерики. У него еще более витийства, чем у Пахомия.

Продолжатели этих трех писателей вносят в свои труды новую черту — автобиографическую, так что по «житиям», ими составленным, всегда можно узнать автора. Из городских центров дело русской агиографии переходит, в XVI в. в пустыни и отдаленные от культурных центров местности, в XVI в. Авторы этих житий не ограничивались фактами жизни святого и панегириком ему, а старались знакомить с церковными, общественными и государственными условиями, среди которых возникала и развивалась деятельность святого. Жития этого времени являются, таким образом, ценными первоисточниками культурной и бытовой истории древней Руси. Автора, жившего в Руси Московской, всегда можно отличить, по тенденции, от автора Новгородской, Псковской и Ростовской области.

Жития святых митрополита Макария

Новую эпоху в истории русских житий составляет деятельность всероссийского митрополита Макария. Его время было особенно обильно новыми «житиями» русских святых, что объясняется с одной стороны усиленною деятельностью этого митрополита по канонизации святых, а с другой — составленными им «великими Минеями-Четиими ». Минеи эти, в которые внесены почти все имевшиеся к тому времени русские житий, известны в двух редакциях: Софийской (рукопись спб. дух. акд.) и более полной — московского собора 1552 г.

Минеи-Четьи Германа Тулупова и Иоанна Милютина

Столетием позже Макария, в 1627 — 1632 гг., появились Минеи-Четии монаха Троице-Сергиева монастыря Германа (Тулупова) , а в 1646 — 1654 гг. — Минеи-Четии священника Сергиева посада Иоанна Милютина. Эти два сборника отличаются от Макариева тем, что в них вошли почти исключительно Жития и сказания о русских святых. Тулупов вносил в свой сборник все, что находил по части русской агиографии, целиком; Милютин, пользуясь трудами Тулупова, сокращал в переделывал имевшиеся у него под руками жития, опуская из них предисловия, а также похвальные слова, чем Макарий был для Руси Северной, Московской, тем хотели быть киево-печерские архимандриты — Иннокентий (Гизель) и Варлаам (Ясинский) — для Руси Южной, выполняя мысль киевского митрополита Петра (Могилы) и отчасти пользуясь собранными им материалами. Но политические смуты того времени помешали осуществиться этому предприятию.

Жития святых святителя Димитрия Ростовского

Ясинский, привлек к этому делу св. Димитрия, впоследствии митрополита ростовского, который, трудясь в продолжение 20 лет над переработкой Метафраста, великих Четиих-Миней Макария и других пособий, составил Четии-Минеи, содержащие в себе жития не южнорусских только святых, опущенных в Минеях Макария, но святых всей церкви. Патриарх Иоаким с недоверием отнесся к труду Димитрия, заметив в нем следы католического учения о непорочности зачатия Богоматери; но недоразумения были устранены и труд Димитрия был окончен. В первый раз изданы Четии-Минеи св. Димитрия в 1711 — 1718 гг.

В 1745 г. Синод поручил киево-печерскому архим. Тимофею (Щербацкому) пересмотр и исправление труда Димитрия; поручение это после Тимофея докончили архим. Иосиф (Миткевич) и иеродиакон Никодим, и в исправленном виде Четии-Минеи были изданы в 1759 г. жития святых в Четиях-Минеях Димитрия расположены в порядке календаря: по примеру Макария, здесь находятся также синаксари на праздники, поучительные слова на события жизни святого или историю праздника, принадлежащие древним отцам церкви, а отчасти составленные самим Димитрием, исторические рассуждения в начале каждой четверти издания — о первенстве марта месяца в году, о индикте, о древнейшем эллино-римском календаре. Источники, какими пользовался автор, видны из списка «учителей, писателей, историков», приложенного пред первою и второю частями, и из цитат в отдельных случаях (чаще всего встречается Метафраст). Многие статьи составляют лишь перевод греческого жития или повторение, с исправлением языка, жития древнерусского.

В Четиях-Минеях есть и историческая критика, но вообще значение их не научное, а церковное: написанные художественною церковнославянскою речью, они составляют доселе любимое чтение для благочестивого люда, ищущего в «Житиях святых» религиозного назидания .

Всех отдельных житий древнерусских святых, вошедших и не вошедших в исчисленные сборники, насчитывается 156. В XIX столетии явился ряд пересказов и переработок Четиих-Миней св. Димитрия:

«Избранные жития святых, кратко изложенные по руководству Четиих-Миней» (1860 — 68);

А. Н. Муравьева, «Жития святых российской церкви, также Иверских и Славянских» (1847);

Филарета, архиеп. черниговского, «Русские святые»; «Словарь исторический о святых российской церкви» (1836 — 60);

Протопопова, «Жития святых» (М., 1890)

Более или менее самостоятельные издания житий святых —

Филарета, архиеп. черниговского:

а) «историческое учение об отцах церкви» (1856, новое изд. 1885),

б) «исторический обзор песнопевцев» (1860),

в) «Святые южных славян» (1863)

г.) «Св. подвижницы Восточной церкви» (1871);

«Афонский патерик» (1860 — 63);

«Вышний покров над Афоном» (1860);

«Подвижники благочестия на Синайской горе» (1860);

И. Крылова,

«Жития св. апостолов и сказания о семидесяти учениках Христовых» (М., 1863);

«Достопамятные сказания о жизни св. блаженных отцов» (перев. с греческого, 1856);

архим. Игнатия, «Краткие жизнеописания русских святых» (1875);

Иocселиани, «Жития святых грузинской церкви» (1850);

М. Сабинина, «Полное жизнеописание святых грузинских» (СПб., 1871 — 73).

Особенно ценные сочинения для русской агиографии:

прот. Д. Вершинского, «Месяцеслов Восточной церкви» (1856);

свящ. М. Мирошкина, «Славянский именослов» (1859);

«Греко-славянский церковный год» («Annus ecclesiasticus graecoslavicus», Пар., 1863; ;

преосв. Сергия, «Месяцеслов Востока» (1875 — 76),

В. Ключевского, «Древнерусские Жития, как источник исторический» (М., 1871);

Н. Барсукова, «Источники русской агиографии» (1882).

См. также

Агиология

Использованные материалы

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Жития святых Н. Барсов.

В.М.Живов, Святость. Краткий словарь агиографический терминов

http://www.wco.ru/biblio/books/zhivov1/Main.htm

Изд. д"Ашери в 1667 г., перепечатанный у Миня — «Patrologia», т. XXX

См. иcследов. об этом А. Пономарева, СПб. 1884 г.) и др.

«Bibliotheca historia medii aevi», Б. 1862

См. проф. Н. Н. Петрова «О происхождении и составе славяно-русского печатного пролога», Киев, 1875

Подробные о значении этих миней см. в «Месяцеслове» еп. Сергия, 1, 160

В 1748 году он был хиротонисан в митр. Киевского.

Подробнее оценку Четиих-Миней см. в сочинении В. Нечаева, исправленном А. В. Горским — «Св. Димитрий Ростовский», М., 1853, и И. А. Шляпкина — «Св. Димитрий», СПб., 1889

ДРЕВО - открытая православная энциклопедия: http://drevo.pravbeseda.ru

О проекте | Хронология | Календарь | Клиент

Православная энциклопедия Древо. 2012

1. Житие как, жанр литературы. Святость как сакральный принцип византийско-православной культуры наиболее рельефно отражается в агиографии, т. е. в житиях святых.

В древнекиевский период, когда еще только устанавливалась церковная жизнь, их состав определялся переводными житиями. В основном это были мартирологи - повествования о первохристианских мучениках, сведенные в сборники типа прологов, патериков, миней. Большое количество их сохранилось в составе Успенского сборника ХП-ХШ вв. Вот лишь названия некоторых из них: «Мучение Ирины», «Мучение Христофора», «Житие и мучение Эразма», «Житие и мучение Вита, Модеста и Крискентии», «Житие и мучение Февронии», «Житие и мучение Феодосии». Пафос этих житий был направлен на утверждение торжества зарождающегося христианства над миром отживающего язычества, что делало их созвучными эпохе крещения Руси.

2. Переводные жития. В центре почти всех переводных житий - поединок императора-язычника (излюбленными типами императоров-гонителей были прежде всего Диоклетиан и Максимиан) и святого, являвшегося по "гласу с небес" обратить в новую веру как можно больше язычников. Если святой "светел лицом" и "мудр зело", "верьи съмыслъм поучался словесьм Божием", то император характеризуется как "беззаконный", "зъловерьныи".

Он отличается непомерной жестокостью и не останавливается даже перед казнями, чтобы заставить святого принести жертвы своим кумирам. Однако святой неустрашим: его оберегают ангелы самого Христа. Поэтому он остается невредим в огне, горячей смоле; палачи гибнут, когда пытаются заживо перепилить святого и т. д. "Избранник Божий" постоянно напоминает: "Аз делу сему несмь виньн", т. е. все происходящее - результат божественного провидения.

Любопытен также факт бездействия языческих богов: они "не могут противитися Христу". В конечном счете святой приводит к крещению "множество от елин" или иных "слепых от невьдьния" людей. Конец жития - описание чудес святого (воскрешение мертвых, исцеление недужных и т. д.), аналогичных чудесам, совершаемым Христом в Евангелиях.

Святой - всегда символ, как символична сама действительность, которую изображает агиограф. В мученических житиях не показано формирование личности; вместо этого дается готовый образец праведника, ревнителя христианской веры. Его "прозрение" всегда внезапно, внушено действием божественной благодати, так что человек неожиданно, как-то вдруг начинает мыслить готовыми формулами. Его ум закрыт для всего мирского, ибо оно - от дьявола. Святой, как маяк, указывает путь к спасительной истине. Этим объясняется громадное влияние житийной литературы на средневековое сознание.

3. Подвижнические жития. Наряду с мученическими житиями на Руси обращались и жития подвижнические, прославлявшие "подвиги" личного смирения и самоуничижения. Святой сам избирал себе образ жизни в соответствии с евангельскими представлениями о добродетельности и чистоте.

Таково именно «Житие Алексея человека Божия», переведенное еще в древнекиевский период. У неких благочестивых жителей града Рима Ефимьяна и его жены Аглаиды, рассказывается в житии, долго не было детей, и вот, по их усердным молитвам и многим милостыням, наконец, у них родился сын, которого они нарекли именем Алексей. Когда отроку исполнилось шесть лет, его "даша и в первое учение и научися всей грамоте и церковьному устроению, якоже и мало время поучивъся и премудр бысть". А там настал черед "оженити" Алексея. Родители нашли ему "невесту отроковицю рода царскаго", сотворили пышную свадьбу и оставили сына своего с молодой женой одних в чертоге, дабы он "познал подружье свое".

Но Алексей поступил иначе: он передал "обрученице" своей венчальный перстень и "отаи" скрылся из дома, уплыв ночью на корабле в Сирию, в город Лаодикию. Там он продал все имевшиеся у него вещи, а деньги раздал нищим. Сам же облачился в худую ризу и приютился на паперти церкви св. Богородицы, "постяся прилежно от неделя до неделе; причащашеся святых тайн и ядяше мало хлеба и мало воды пияше и во всемь житьи своем не спаше всю нощь, и аще ему даяху людие, то все даяше нищим милостыню". Родители долго искали его, но так и не нашли.

Прошло 17 лет. Однажды пономарю церкви, где пребывал Алексей, явилась во сне Богородица и сказала: "Вьведи человека Божия в церковь мою, яко достоин есть царствию небесному". Пономарь долго искал такого человека, но не нашел его. Тогда Богородица во второй раз явилась ему во сне и прямо указала на нищего Алексея: "Убоги, седяи пред дверми церковными, то есть человек Божии". Пономарь сделал, как велела Богородица, и слава об Алексее человеке Божием быстро распространилась по всему городу. Тот же, не терпя воздаваемых ему почестей, снова тайно бежал, оставив Лаодикию, чтобы перебраться в испанскую Каталонию.

Однако корабль, на который он сел, попал в бурю и вынужден был направиться в Рим. Алексей принял это как знак свыше и, никем не узнанный, стал жить в доме своего отца на правах богомольца-странника. Родители были рады иметь у себя такого человека и всячески заботились о его содержании. Досаждали лишь слуги: "овии пхахуть его ногами, а друзии заушахуть его, инии же опаница мыюще и помыями нань възливахуть. Видев же человек Божии, яко сие наученьем бысть дьяво-лимь, он же с радостью приимаше и с весельемь терпяше". Так прошло еще 17 лет.

Почувствовав приближение смерти, Алексей попросил прислуживавшего ему отрока принести ему бумагу и чернила "и все житие свое написа, яко да познають и...". После этого он вскоре умер. Родители и жена его в то время были в церкви. По окончании литургии, в присутствии двух царей и архиепископа, из алтаря вдруг раздался глас: "Придете ко мне вси труждающиеся, обременении, и аз покою вы". Все исполнились страха и пали ниц. Затем из алтаря донеслось снова: "Поищите человека Божия, да помолится за мир". Никто не знал, где найти такого человека, и снова глас возвестил: "В дому Ефимьяне ту есть тело его".

Не только всех присутствующих, но и самого Ефимья-на это известие застало врасплох. В сопровождении целой толпы он вместе с двумя царями и архиепископом направился в свой дом, однако ни жена, ни сноха, ни слуги Ефимьяна ничего не слыхали про человека Божия. Лишь отрок, приставленный к Алексею, высказал предположение, что, возможно, это тот убогий, который уже много лет живет у них в нижней клети. Все бросились туда, но застали Алексея мертвым: он лежал на своей постели, держа в руках "харатию" - написанное им самим собственное житие.

Когда Ефимьян попытался взять его, пальцы рук усопшего еще крепче сжали листы. Он поведал о том царям и архиепископу, пришедшим в его дом. Те, не менее пораженные случившимся, сошли вместе со своими боярами вниз. Цари «глаголаста... к телу святаго: "Рабе Божий, аще и грешна есве обаче но царя есве, а се отец всей вселенеи. Подай же нам харатию свою, да видим, кто еси и что есть написано в харатей сеи». Умерший святой тотчас исполнил их пожелание, и вскоре всем открылась тайна Алексея человека Божия. К мощам его стали стекаться отовсюду люди, получая исцеление от всяких болезней и недугов. Вскоре был установлен и день поминовения святого -17 марта.

Из содержания жития видно, что перед нами -святой тихой жизни, отрекшийся от обычаев своей среды, от родительской воли и семейного благополучия. Он несет на себе крест евангельского послушания, следуя завету Христа оставить мир и все в мире. Его главная задача - по возможности не жить, т. е. не входить ни в какие интересы реальной жизни, не обременять себя размышлениями и заботами о настоящем. Он с покорностью и смирением принимает всякое зло, видя в нем средство испытания, проверки усердия человека в деле бого-угождения. Хотя зло исходит от дьявола, но попускается оно Богом: отсюда следует идея непротивления злу как залог праведной веры.

Влияние переводных подвижнических житий сказалось на всей традиции древнерусской агиографии.

4. Агиографические сочинения Нестора. Первые оригинальные жития на Руси появились уже в XI в. Наиболее древние произведения этого жанра связаны с творчеством киево-печерского монаха Нестора (сер. XI - нач. XII в.), составителя «Повести временных лет». Им были написаны «Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» и «Житие Феодосия Печерского». Несмотря на зависимость этих житий от византийских канонов, они отразили присущие автору историософское мышление и психологизм.

История гибели сыновей князя Владимира в 1015 г. от руки их сводного брата Святополка предварялась изображением событий от сотворения мира и грехопадения Адама и Евы до воплощения и распятия Христа. Далее речь шла о том, как Слово Божие дошло до русской земли, пребывавшей "в прелести идольстей". Отец богомудрых братьев, как некогда язычник Плакида, уверовал в Христа и привел свой народ к крещению. И вот "посреде темных" явились "две звезды светлее" - святые Борис и Глеб. Они с детства прилежали ко всему божественному и проводили время в молитвах.

Старший из них - Борис - получил княжение во Владимире, а младший жил с отцом, который любил их больше, чем остальных своих сыновей. Святополк, думая, что князь Владимир прочит в преемники себе Бориса, решается убить своего брата. Этой же участи он обрекает и Глеба. В изображении братьев Нестор следует принципам евангельского смирения: они не оказывают сопротивления, а лишь со слезами молятся, торопясь умереть и принять мученические венцы. Житие насыщено библейско-церковными реминисценциями, свидетельствующими о большой начитанности и литературной изобретательности агиографа.

После написания «Жития Бориса и Глеба» Нестор, по его собственному признанию, "понудихся и на другое исповедание приити", т. е. к составлению «Жития Феодосия Печерского». Он не знал лично этого подвижника, умершего в 1074 г., однако прославление имени основателя монастыря считал своим иноческим обетом.

Житие Феодосия по форме также соответствует "правильным", классическим образцам, содержа все необходимые части: вступление, полную биографию от рождения до смерти, рассказ о чудесах и заключение. Однако житие столь богато реальной, исторической конкретикой, что воспринимается скорее не как агиографическое сочинение, а как документально-публицистическое повествование.

Ключом к пониманию смысла жития служит евангельская максима: "Агце кто не оставить отца или матере и вслед мене не идеть, то несть мене достоин". Ее значение обусловливалось актуальными для того времени задачами формирования церковно-монастырской жизни на Руси, создания духовной иерархии. Феодосий, еще в отрочестве усвоивший это наставление Христа, только и помышлял о том, как бы уйти из родительского дома и принять постриг.

Осуществлению этого замысла всячески препятствовала его мать - женщина верующая, но далеко не богомольная. Ей решительно не нравилось, что ее единственное дитя хочет стать монахом: "Молю ти ся, чадо, остани ся таковаго дела, хулу бо наносиши на род свой и не трьплю бо слышати от въсех укаряему ти сущю о таковем деле". Из слов матери Феодосия видно, что отношение к монашеству тогда отнюдь не отличалось особой благосклонностью.

Тем не менее отроку удалось тайно уйти в Киев, где он надеялся обрести "ангельский чин". Он ходил по разным монастырям, но везде требовали денежного вклада. Тогда, узнав, что за городом в "пещере" спасается некий Антоний, Феодосий попросил у него пристанища и пострижения. Так юноша стал монахом, и впоследствии своим аскетизмом он удивил даже видавшего виды духовного наставника.

Между тем мать Феодосия не оставляла попыток найти сына. В конце концов она узнала, что беглец укрылся в пещере Антония. Явившись туда, она требует встречи с сыном, но тот отказывается, дав зарок не видеть никого. По совету Феодосия, мать осталась в Киеве и, чтобы иногда видеть сына, приняла иноческий образ, постригшись в монастыре св. Николая, где она пребывала до конца своей жизни.

Основное место в житии отводится описанию деятельности Феодосия в качестве игумена Печерской обители. При нем были построены церковь и кельи, количество монахов возросло до ста человек, был введен Студийский устав, отрицавший какую-либо частную собственность, установились обширные связи среди киевской знати, щедро поддерживавшей монастырь своими вкладами и подношениями. Феодосию покровительствовал князь Изя-слав Ярославич. Когда братья князя захватили престол, печерский игумен "начат того обличати, яко неправьдьно сътворивъша и не по закону седъша на столе томь". Таким образом, Феодосий - умелый организатор и политик, чье слово весомо, авторитет непререкаем.

Именно поэтому Нестор вводит в житие множество поучений Феодосия на темы моральности и культа. Преобладающее место в них занимали аскетические молитвы. Так, в одном из поучений говорилось: "Молю вы убо, братие, подвигнемся по-стъмь и молитвою и попьцемся о спасении душь наших, и възвратимся от злъб наших, и от пути лукавых, яже суть сии: любодеяния, татьбы и клеветы, праздьнословия, котеры, пияньство, обиеда-ние, братоненавидение. Сих, братие, уклонимъся, не осквьрнавимиси душа своея, нъ пойдем по пути Господню, ведущиймь ны в породу. И възыщем Бога рыданиемь, сльзами, пощениемь и бъдениемь, и покорениемь же и послушанием, да тако обрящем милость от Него".

Совершенно новый мотив жития - это "обещание" Феодосия. Агиограф вкладывает в уста умирающего игумена слова о том, что он и после смерти своей будет благодетельствовать Печерскому монастырю и его инокам: "Се обещаюся вам, братия и отци, аще и телемь отхожю от вас, нъ духомь присно буду с вами. И се елико же вас в манастыри семь умьреть, или игуменъмь къде отсълан, аще и грехы будеть къто сътворил, аз имам о томь пред Богом отвещати" . Знаком же своего пребывания "близь Владыкы Небесьнаго" Феодосий предлагал считать процветание и благополучие устроенной им обители.

5. «Киево-Печерский патерик». С монастырем Феодосия связан еще один замечательный памятник древнерусской агиографии - «Киево-Печерский патерик». Его составителями были владимиро-суздальский епископ Симон и монах Поликарп, жившие в конце XII - первой половине XIII в.

Все началось с того, что Поликарп, недовольный своим положением рядового инока, попросил своего учителя Симона посодействовать ему в получении епископской кафедры. В этом желании его поддерживала княгиня Верхуслава, дочь владимиро-суздальского князя Всеволода Юрьевича Большое Гнездо. Как она писала Симону, ей "и 1000 сребра" не жалко "истеряти... Поликарпа деля". Симону не понравились интриги Поликарпа, и он решил напомнить ему о монашеской добродетели: "Дело не богоугодно хогцеши сътворити. Аще бы пребыл в манастыри неисходно, с чистою совестию, в послушании игумени и всея братии, трезвяся о всем, то не токмо бы во святительскую одежду оболчен, но и вышняго царства достоин бы был".

По его словам, он и сам с радостью оставил бы епископство и вернулся обратно в родную обитель, ибо вся его "слава" и все богатство, собранное им для устроения "суждалскиа церкве", ничто по сравнению с тем, что дает для спасения души пребывание в Печерском монастыре. "Пред Богом ти млъвлю, -писал Симон, - всю сию славу и власть яко кал мнел бых, аще бы ми трескою торчати за вороты, или сметнем валятися в Печерском манастыри и попираему быти человекы, - лутче есть чести временный. День един в дому Божиа матере паче тысяща лет, в нем же волил бых пребывати паче, нежели жити ми в селех грешничих". К своему посланию он прилагал несколько рассказов о печерских иноках, достойных, на его взгляд, почитания и подражания.

Среди них особенно выделялся рассказ о Николае Святоше - бывшем черниговском князе Святославе Давыдовиче (ум. в 1142 г.), правнуке Ярослава Мудрого. Он оставил "княжение и славу, честь и богатство, и рабы, и весь двор ни во что же вмени, и бысть мних". Так он пробыл в монастыре тридцать лет, никогда не покидая его. Всегда старался услужить братии, не гнушаясь никакой работой. Колол дрова, перебирал горох для трапезы, несколько лет был привратником - словом, "не виде его никтоже николиже седяща праздна". Все этому удивлялись, а он отвечал: "Благодарю же Господа, яко свободил мя от мирскиа работы и створил мя есть слугу рабом своим, блаженым сим черноризцем".

Нетрудно видеть, что идеология писаний Симона отражает начавшееся возвышение церкви в период удельно-княжеского раздробления древнерусского государства.

Вторая, и притом большая, часть «Киево-Печерского патерика» написана иноком Поликарпом, которому, судя по всему, это было вменено Симоном в качестве послушания. Принадлежащие Поликарпу тексты характеризуются четкой фабулой и исполнены своеобразного драматизма.

Вот, к примеру, «Слово о Никите Затворнике». Некий брат именем Никита, рассказывается в нем, "желаа славим быти от человек", захотел уйти в затвор. Было это во дни игуменства Никона, когда в монастыре жил еще Нестор Летописец. Никон стал отговаривать Никиту, ссылаясь на его юный возраст, но тот "никакоже внят глаголемых старцем, но, егоже восхоте, то и сътвори: заздав о себе двери и пробысть не исходя". Однажды во время молитвы он услышал вдруг чей-то неведомый голос и сразу почувствовал "благоухание неизреченно". Решив, что это ангел, Никита со слезами стал просить его явиться ему, "да разумно вижу тя".

Голос ответил: "Невозможно человеку во плоти видети мене, и се посылаю аггел мой, да будет с тобою, и ты буди, волю его творя". На самом же деле это был не ангел, а бес; он-то и посоветовал Никите: "Ты убо не молись, но буди почитаа книгы, и сим обрящешися с Богом беседуя, да от них подаси слово полезно приходящим к тебе". Книги, о которых шла речь, были книги Ветхого завета, и Никита их выучил наизусть. За это бес стал помогать ему пророчествовать, да так, что "велми послушаху его князи и бояре". Но тайна скоро открылась: оказалось, Никита не только не почитал Евангелия и Апостол, но даже не хотел беседовать о них с другими. "И бысть разумно всем от сего, яко прелгцен есть от врага" .

Тогда игумен Никон и другие печерские старцы, в том числе Нестор Летописец, пришли к нему в затвор и, помолившись Богу, изгнали из Никиты беса. После спросили его, знал ли он "книгы жидовския". Никита страшно удивился и стал клясться, что он не то что читать, но даже азбуки еврейской не знает и лишь едва обучился русской грамоте. С того времени он строго соблюдал обет монашеского смирения и послушания, во всем стараясь угодить своей братии. После за "послушное житие" Никита был поставлен епископом Великого Новгорода.

Можно предположить, что рассказ о Никите Затворнике запечатлел один из эпизодов той полемики о "Законе" и "Благодати", которая развернулась еще во времена митрополита Илариона и Феодосия Печерского.

Интерес к судьбе неординарной личности выказался и в другой житийной новелле Поликарпа -«Слове о преподобном Моисее Угрине». Моисей вместе со своим родным братом Георгием состоял в дружине князя Бориса. Георгий разделил мученическую участь своего сюзерена, а Моисею удалось избежать "горкааго заколения". Но его постигло другое несчастье: он оказался в плену у польского короля Болеслава. Король привез его в столицу и оставил у себя для услужения. А был Моисей "добр телом и красен лицем".

Однажды увидела его "некая жена от великих, красна сущи и уна (т. е. юна. - А. 3.), имуще богатство много и власть велию". И так возлюбила она Моисея, что готова была сделать его своим мужем. Но Моисей тоже был не прост, он знал из Библии, к чему может привести покорение женщине: за это Адам был изгнан из рая; Самсон был продан иноплеменникам; Соломон поклонился идолам; Ирод, "жене ся поработив, Предтечу усекну". Поэтому Моисей говорит красавице: "Добре вежь, яко не створю воля твоея, ни власти же, ни богатства не хощю, сего всего душевнаа чистота паче телеснаа".

Та, однако, полна решимости сломить упрямство Моисея. Она и уговаривает, и улещает строптивца, обряжает его в цветные одежды и окружает слугами. Но все напрасно. Наконец, она даже "повеле его положити с собою, лобызающи и обьнимаюгци", только и это не помогло ей "привлечи" его "на свою похоть". Моисей даже подтрунил над ней: не думай, мол, "яко не имуща сего дела створити", -просто я "гнушаюся тебе" страха ради Божия. Такое стерпеть красавица уже не могла: "си слышав, жена повеле ему по 100 ран давати на всяк день, последиже и тайныя уды отрезати ему повеле" .

Едва выжив, Моисей тайными путями вернулся в Киев и постригся в Печерском монастыре.

Вряд ли Поликарп, описывая злострадания своего героя, надеялся сделать из него образец для подражания; скорее, его увлекала необычность самой ситуации, в которой оказался Моисей У грин. Так и видится хитрая усмешка не угомонившегося монаха, который все еще живет воспоминаниями о своих былых похождениях. Начатая Поликарпом беллетризация жития не осталась без последствий в дальнейшем развитии этого жанра, ознаменовавшись усилением занимательности и повествова-тельности в московской агиографии.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Белорусский Государственный Университет

Филологический Факультет

Национальное своеобразие агиографии Древней Руси

Минск 2009

Всю историю древнерусской литературы можно условно разбить на несколько этапов. На этих отдельно взятых этапах можно рассматривать развитие агиографического канона. Попробуем рассмотреть этот процесс на примерах некоторых произведений (житий, повестей). В данном случае (для рассмотрения развития агиографического канона) выделяются следующие этапы:

1) Литература Киевской Руси X -- начала XII века

Житие Феодосия Печерского

Жития Бориса и Глеба

2) Литература периода феодальной раздробленности XII -- первой четверти XIII века

Киево-Печерский патерик

3) Литература первых лет монголо-татарского ига, 1237 год -- конец XIII века

Житие Александра Невского

Житие Михаила Черниговского

4) Литература эпохи русского Предвозрождения, XIV -- середина XV века

4а) Литература XIV века до Куликовской битвы

Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском

4б) Литература конца XIV -- первой половины XV века

Епифаний Премудрый

5) Литература в период образования единого русского государства. Элементы Возрождения в русской литературе Середина XV-XVI век

5а) Литература середины XV -- первой четверти XVI века

Повесть о Петре и Февронии (первоначальный сюжет)

5б) Литература XVI века

Русская церковь практически с самого начала своего существования стремилась к правовой и идеологической автономии от церкви византийской. Поэтому канонизация своих, русских святых имела принципиальное идеологическое значение. Обязательным условием канонизации святого было составление его жития, в котором бы, в частности, сообщалось о чудесах, творимых святым при жизни, или чудесах посмертных, совершающихся на месте его погребения. Естественно поэтому, что процесс канонизации русских святых потребовал создания их житий.

Древнейшим русским житием было, возможно, "Житие Антония Печерского" монаха, первым поселившегося в пещере на берегу Днепра. Впоследствии к Антонию присоединились Никон и Феодосий, и тем самым было положено начало будущему Киево-Печерскому монастырю. "Житие Антония" до нас не дошло, но на него ссылаются составители "Киево-Печерского патерика". Во второй половине XI -- начале XII в. были написаны также "Житие Феодосия Печерского" и два варианта жития Бориса и Глеба. агиографический канон древнерусский литература

Житие Феодосия Печерского . "Житие Феодосия Печерского" было написано иноком Киево-Печерского монастыря Нестором, которого большинство исследователей отождествляет с Нестором летописцем, создателем "Повести временных лет". По поводу времени написания жития мнения ученых расходятся: А. А. Шахматов и И. П. Еремин полагали, что оно было создано до 1088 г., С. А. Бугославский относил работу Нестора над житием к началу XII в.

"Житие Феодосия" своей композицией и основными сюжетными мотивами вполне отвечает требованиям византийского агиографического канона: в начале жития повествуется о рождении будущего святого от благочестивых родителей, о его пристрастии к учению и чтению "божественных книг". Отрок Феодосий чуждается игр со сверстниками, усердно посещает церковь, предпочитает заплатанную одежду одежде новой, в которую настойчиво одевает его мать. Став иноком, а затем и игуменом Киево-Печерского монастыря, Феодосий поражает всех своим трудолюбием, исключительным смирением. Он, как и подобает святому, творит чудеса: одолевает бесов, по молитве его пустой сусек в монастырской кладовой наполняется мукой, "светьл отрок" приносит золотую гривну в тот момент, когда братии не на что купить еду. Феодосий заранее знает день своей кончины, успевает наставить братию и попрощаться с ней; когда он умирает, князю Святополку дано увидеть "стълъп огньн, до небесе сущь над манастырьмь".

Все это свидетельствует о хорошем знакомстве Нестора с агиографическим каноном и с памятниками византийской агиографии: исследователи указывали на факты использования Нестором отдельных сюжетных мотивов из византийских житий и патериковых рассказов.

И в то же время "Житие Феодосия" отличается не только художественным мастерством, но и полной самостоятельностью в трактовке отдельных образов и сюжетных коллизий.

Так, совершенно нетрадиционно изображение матери Феодосия. Видимо, сведения о ней, которыми располагал Нестор, позволили ему вместо условного, этикетного образа благочестивой родительницы святого создать живой индивидуализированный портрет реальной женщины. Она была "телъм крепъка и сильна якоже и мужь", с низким, грубым голосом. Погруженная в мирские заботы, волевая, суровая, она решительно восстает против желания Феодосия посвятить себя богу. Любящая мать, она тем не менее не останавливается перед самыми крутыми мерами, чтобы подчинить сына своей воле: жестоко избивает, заковывает в "железа". Когда Феодосий тайно уходит в Киев и поселяется там в пещере вместе с Антонием и Никоном, мать хитростью и угрозами (не испытывая, видимо, особого почтения к святым старцам) пытается вернуть сына в отчий дом. И даже пострижение ее в женском монастыре воспринимается не как подвиг благочестия, а как поступок отчаявшейся женщины, для которой это единственная возможность хоть изредка видеть сына.

Нестор умеет насыщать живыми деталями и традиционные сюжетные коллизии, о чем свидетельствует рассказ, который показывает исключительное смирение и незлобивость Феодосия, -- рассказ о поездке от князя в монастырь.

Четко прослеживается нравоучительный и апологетический смысл рассказа. Но живые детали придают ему такую естественность и достоверность, что в результате в центре сюжета оказывается не столько прославление добродетелей Феодосия, сколько описание постепенного "прозрения" незадачливого возницы, и это превращает нравоучительную историю в живую бытовую сценку. Таких эпизодов в житии немало; они придают повествованию сюжетную остроту и художественную убедительность.

Жития Бориса и Глеба . Создание культа Бориса и Глеба, потребовавшее написания житий, им посвященных, преследовало две цели. С одной стороны, канонизация первых русских святых поднимала церковный авторитет Руси (прежде всего перед лицом ревниво следившей за сохранением своего главенствующего положения среди православных стран Византии), свидетельствовала о том, что Русь "почтена пред богом" и удостоилась своих "святых угодников". С другой стороны, культ Бориса и Глеба имел чрезвычайно важный и актуальный политический подтекст: он "освящал" и утверждал не раз провозглашавшуюся государственную идею, согласно которой все русские князья -- братья, однако это не исключает, а, напротив, предполагает обязательность "покорения" младших князей "старшим". Именно так поступили Борис и Глеб: они беспрекословно подчинились своему старшему брату Святополку, почитая его "в отца место", он же употребил во зло их братскую покорность. Поэтому имя Святополка Окаянного становится во всей древнерусской литературной традиции нарицательным обозначением злодея, а Борис и Глеб, принявшие мученический венец, объявляются святыми патронами Русской земли.

Тому же сюжету посвящены и два собственно агиографические памятника: "Чтение о житии и о погублении… Бориса и Глеба", написанное Нестором, автором "Жития Феодосия Печерского", и "Сказание о Борисе и Глебе". Автор Сказания неизвестен. По мнению большинства исследователей, оно было написано в начале XII в.

Сказание весьма отличается от летописного рассказа, и эти отличия демонстрируют особенности агиографического повествования: исключительную эмоциональность, нарочитую условность сюжетных ситуаций и этикетность речевых формул, объясняемые строгим следованием агиографическому канону. Если в "Житии Феодосия Печерского" живые детали помогали поверить в истинность даже самого откровенного чуда, то здесь, напротив, герои поступают вопреки жизненной правде, именно так, как требует их амплуа святого мученика или мучителя, деталей и подробностей мало, действие происходит как бы "в сукнах", все внимание автора и читателя сосредоточивается зато на эмоциональной и духовной жизни героев.

Феодальные распри на Руси того времени были достаточно обычным явлением, и участники их всегда поступали так, как подсказывал им трезвый расчет, военный опыт или дипломатический талант: во всяком случае, они ожесточенно сопротивлялись, отстаивая свои права и жизнь. Пассивность Бориса и Глеба перед лицом Святополка уже необычна, она -- дань агиографическому канону, согласно которому мученик, страшась смерти, одновременно покорно ожидает ее.

Действительно, если в летописи говорится, что Борис готов отправиться в Киев к Святополку, быть может доверившись его льстивым словам ("С тобою хочю любовь имети, и к отню придамь ти", -- заверяет его Святополк), и лишь перед самой гибелью узнает о грозящей ему опасности ("бе бо ему весть уже, яко хотять погубити иМ"), то в Сказании Борис, едва узнав о смерти отца, уже начинает размышлять: к кому обратиться в своем горе? К Святополку? "Нъ тъ, мьню, о суетии мирьскыих поучаеться и о биении моемь помышляеть. Да аще кръвь мою пролееть и на убииство мое потъщиться, мученик буду господу моему. Аз бо не противлюся, зане пишеться: „Господь гърдыим противиться, съмереным же даеть благодать"".

Судьба Бориса предрешена заранее: он знает об ожидающей его смерти и готовится к ней; все происходящее в дальнейшем -- это лишь растянутая во времени гибель обреченного и смирившегося со своей обреченностью князя. Чтобы усилить эмоциональное воздействие жития, агиограф даже саму смерть Бориса как бы утраивает: его пронзают копьями в шатре, затем убийцы призывают друг друга "скончать повеленое" и говорится, что Борис "усъпе, предав душю свою в руце бога жива", и наконец, когда тело Бориса, обернутое в ковер, везут в телеге, Святополк, заметив, что Борис приподнял голову (значит, он еще жив?), посылает двух варягов, и те пронзают Бориса мечами.

Чисто этикетным характером отличаются пространные молитвы Бориса и Глеба, с которыми они обращаются к богу непосредственно перед лицом убийц, и те как бы терпеливо ждут, пока их жертва кончит молиться. Искусственность таких коллизий, разумеется, понималась читателями, но и принималась ими как деталь житийного ритуала. И чем многословнее и вдохновенней молился в предсмертные минуты праведник, чем настойчивее просил он бога простить его губителям их грех, тем ярче сияла святость мученика и тем рельефнее видилась богопротивная жестокость мучителей.

Обращала на себя внимание "беззащитная юность Глеба", который молит о пощаде, "как просят дети": "Не деите мене… не деите мене". Но это также чисто литературный прием, ибо согласно тексту самого же Сказания Борис и Глеб, родившиеся от болгарки, одной из жен Владимира-язычника, были уже далеко не юноши: ведь от крещения Владимира до его смерти прошло 28 лет.

Отмеченная разница в приемах агиографического повествования в "Житии Феодосия Печерского" и "Сказании о Борисе и Глебе", видимо, объяснима не столько различием манеры авторов ("Чтение о Борисе и Глебе", написанное тем же Нестором, сходно в своих приемах со Сказанием), сколько спецификой жанра. Рассказ о святом подвижнике, подвизающемся в пустыне, монастыре и т. д., традиционно допускал большее отражение вещного мира, более живую характеристику персонажей и т. д., чем житие-мартирий (рассказ о мученической смерти), где все внимание было сосредоточено на изображении страданий святого и прежде всего величия его духа перед лицом смерти. Отсюда и большая скупость деталей, и большая условность характеристик, и -- с другой стороны -- большая эмоциональность молитв или обличений.

Рассмотренные выше жития, находящиеся среди наивысших достижений христианской средневековой агиографии, наглядно свидетельствуют о высоком уровне литературного мастерства древнерусских писателей XI-XII вв.

Киево-Печерский патерик. Старший список "Киево-Печерского патерика" датируется началом XV в., но основа этого выдающегося памятника древнерусской литературы была заложена двумя веками раньше -- в начале XIII в., в процессе переписки епископа Симона и монаха Поликарпа.

Оба они были пострижениками Киево-Печерского монастыря, оба были образованными и талантливыми книжниками. Но судьба их сложилась по-разному: Симон сначала стал игуменом одного из владимирских монастырей, а затем в 1214 г. занял епископскую кафедру в Суздале и Владимире. Поликарп же остался в монастыре. Честолюбивый монах не хотел смириться со своим положением, не соответствующим, как он думал, его знаниям и способностям, и с помощью влиятельных покровителей -- княгини Верхуславы-Анастасии, дочери Всеволода Большое Гнездо, и ее брата, Юрия Долгорукого -- стал домогаться епископской кафедры. Но Симон, к которому княгиня обратилась за поддержкой, не одобрил честолюбивых устремлений Поликарпа и написал ему послание, в котором обличал его "санолюбие" и увещевал гордиться уже тем, что подвизается в столь прославленном монастыре. Как полагают исследователи, это послание Симон сопроводил рассказами о некоторых киево-печерских монахах; эти рассказы должны были напомнить Поликарпу о славных традициях монастыря и тем самым успокоить его мятежный дух. Послание Симона и следующие за ним девять новелл о монахах Киево-Печерского монастыря явились одной из основ будущего "Киево-Печерского патерика".

Другой важной составной частью памятника явилось послание Поликарпа к игумену Акиндину, в котором Поликарп сообщал, что он наконец решился осуществить давнишний замысел (или поручение?) и рассказать о жизни и "чудесах печерских святых". За письмом следуют одиннадцать новелл о подвижниках.

Видимо, в середине XIII в. послания Симона и Поликарпа (вместе с сопровождающими их новеллами) были объединены и дополнены другими памятниками, повествующими о том же монастыре: "Житием Феодосия Печерского" и "Похвалой" ему, написанным Симоном "Словом о создании церкви Печерской", выписками из "Повести временных лет" о происхождении монастыря и первых его иноках.

Так постепенно слагался памятник, получивший впоследствии название "Киево-Печерского патерика". До нас дошли Арсениевская редакция "Патерика", созданная в начале XV в. по инициативе тверского епископа Арсения, Феодосиевская редакция, восходящая, возможно, к переделке середины XV в., Кассиановские редакции, составленные в 60-х гг. XV в. в самом Киево-Печерском монастыре, и др.

Литературное и идеологическое значение "Патерика" было исключительно велико. Он не только подытоживал развитие русской агиографии XI-XII вв., но, повествуя о славном прошлом знаменитого монастыря, будил чувство общерусского патриотизма, в страшные годы монголо-татарского ига напоминал о временах процветания и могущества Киевской Руси.

Древнейшая из дошедших до нас Арсениевская редакция "Патерика" открывается пространным "Словом о создании церкви Печерской". В рассказе Симона постройка храма изображается делом, освященным божественной благодатью. За рассказом о создании церкви следует летописное "Сказание, что ради прозвася Печерский монастырь", а далее -- несторовское "Житие Феодосия". Но основную часть "Патерика" составляют рассказы Симона и Поликарпа.

Сюжеты легенд "Киево-Печерского патерика" (в отличие, например, от легенд "Синайского патерика") довольно разнообразны, характеры персонажей порой превращаются в живые портреты, не укладывающиеся в трафареты агиографического жанра; монахи-подвижники предстают перед читателями одержимыми обычными человеческими слабостями: они бывают и корыстолюбивы, и злопамятны, и завистливы, и равнодушны к бедам других "братьев".

Как и в "Житии Феодосия", в рассказах "Киево-Печерского патерика" немалое место занимает описание чудес, творимых иноками. Чудеса самые разнообразные: Прохор Лебедник из лебеды печет хлеб, а золу превращает в соль и оделяет солью и хлебом страдающих от голода киевлян; Агапит Лечец лечит от всех недугов обычной пищей монахов, лишь освящая ее своей молитвой, он может сделать безвредным яд, может излечить на расстоянии, послав свое чудодейственное лекарство (обычную еду, освященную молитвой) в далекий Чернигов к больному Владимиру Мономаху; монах Григорий заставляет пробравшихся в монастырь воров проспать пять суток, а в другой раз -- два дня оставаться неподвижными (при этом они стоят "угнетаемы бремены" -- грузом украденных ими овощей).

Интересны патериковые рассказы о бесах. Бесы не только "пакостят" инокам, пугают или искушают их, в борьбе с затворниками они применяют и другие, более "утонченные" методы: так, Исаакию бесы являются в виде ангелов, даже молятся вместе с ним, а Никита Затворник с помощью бесов запоминает наизусть все ветхозаветные книги (но при этом "николи же восхоте видети, ни слышати, ни почитати" книги Нового завета!). Встречается в патерике и традиционный агиографический мотив покорности бесов праведнику: так, монах Федор заставляет бесов перенести на гору с днепровского берега тяжелые бревна.

"Киево-Печерский патерик" явился значительной вехой в развитии древнерусской агиографии, овладевшей различными формами сюжетного повествования.

К началу XIII в. древнерусская литература уже обладала сложившейся системой жанров, древнерусские авторы были хорошо знакомы с обширным кругом классических произведений византийской литературы и литературы южных славян. Почти в каждом из жанров были созданы произведения, которые сами являлись образцами, достойными подражания, и определили дальнейшее развитие данного жанра на русской почве. Сложились литературные стили, и древнерусские книжники не уступали теперь в искусстве слова византийским или болгарским авторам.

Не только Киев и Новгород, но и Владимир, Смоленск, Чернигов, Галич и многие другие города стали центрами книжного дела, летописания, обладали большими библиотеками. Интенсивное развитие городской культуры, на первых порах концентрировавшейся вокруг княжеских резиденций, соборов или монастырей, было надежным залогом дальнейшего обмирщения культуры, сближения литературы с эпосом, расширения круга не просто грамотных, но и широкообразованных, "книжных" людей. Сходные, но более интенсивно протекавшие процессы мы наблюдаем в странах Западной Европы в течение XIII-XIV вв. При этом и на Руси были все предпосылки для подобного же развития городской культуры: Русь также обладала основным корпусом христианской книжности, также познакомилась с "мировыми сюжетами" в их эллинистической транскрипции ("Александрия", предания о Троянской войне, некоторые античные мифы), также шла по пути сближения своего исторического эпоса с книжной христианской культурой (пример тому -- "Слово о полку Игореве"). Словом, XIII век обещал древнерусской литературе новый, значительный шаг вперед.

Но ничего этого не произошло. Катастрофа монголо-татарского нашествия насильственно прервала развитие русской культуры и в значительнейших размерах уничтожила достигнутое.

В XIII в., как и в предшествующие столетия, агиография, наряду с летописанием, является важнейшим жанром древнерусской литературы. Как уже говорилось выше, авторы житий в своем творчестве были тесно связаны требованием строго соблюдать жанровые каноны, выработанные многовековой историей этого, церковно-религиозного по своим задачам, жанра. В этом причина отвлеченности, риторичности житий, того, что жития разных святых, написанные в разное время, во многом похожи друг на друга. Но, что также уже отмечалось выше, героями житий становились реальные исторические личности; авторы житий были людьми своего времени, и в той или иной степени в написанных ими житиях находили отклик политические концепции этого времени; одним из источников, к которым прибегали агиографы, были устные предания о святом, а в этих устных преданиях отражались и реальные события из жизни святого, и сказочно-фантастические легенды о нем. Все эти факторы действовали разрушающе на жанровые каноны, способствовали проникновению в житийные произведения исторически-злободневных, публицистических, сюжетно-увлекательных эпизодов. Чем значительнее отступления в житии от жанровых канонов, тем интереснее такое житие в литературном отношении. Разумеется, в любом случае имеет значение и литературный талант автора жития. Эти характерные черты агиографического жанра, присущие ему изначально, нашли отражение и в житиях, написанных в рассматриваемый период истории древнерусской литературы.

Житие Александра Невского . "Житие Александра Невского" в первоначальной редакции было написано в Рождественском монастыре во Владимире, где был погребен князь (ум. в 1263 г.), вероятнее всего, до 1280 г., года смерти митрополита Кирилла, так как целый ряд данных говорит о его участии в создании этого жития. "Житие Александра Невского" должно было показать, что и после Батыева нашествия, после разгрома русских княжеств на Руси все же остались сильные и грозные князья, которые могут постоять за русские земли в борьбе с врагом и воинская доблесть которых внушает страх и уважение окружающим Русь народам.

"Житие Александра Невского" манерой описания военных столкновений, отдельными чертами стиля, композиции, фразеологии сближается с "Летописцем Даниила Галицкого". По убедительному предположению Д. С. Лихачева, такая близость этих произведений объясняется причастностью к их созданию митрополита Кирилла II. Кирилл был близок к Даниилу Галицкому и участвовал в составлении "Летописца Даниила Галицкого", а позже, обосновавшись в Северо-Восточной Руси, он принимал горячее участие в государственной деятельности Александра Невского. "Вне всякого сомнения, -- пишет Д. С. Лихачев, -- Кирилл имел отношение к составлению жизнеописания Александра. Он мог быть и автором, но вернее всего он заказал житие кому-нибудь из проживающих на севере галицких книжников".

"Житие Александра Невского" имеет и существенное жанровое отличие от "Летописца Даниила Галицкого": оно с самого начала писалось как произведение житийное, это памятник агиографического жанра. Жанровые особенности нашли отражение в авторском предисловии с элементами самоуничижения и этикетными сведениями автора о себе, в том, как рассказчик сообщал в начале своего повествования о рождении и родителях Александра ("… родися от отца милостилюбца и мужелюбца, паче же и кротка, князя великаго Ярослава, и от матере Феодосии"), в рассказе о свершившихся по смерти Александра чудесах, в многочисленных отступлениях церковно-риторического характера. Но реальный образ героя повествования, его деяния придали "Житию Александра Невского" особый воинский колорит. Чувство живой симпатии рассказчика к своему герою, о котором он не только слышал "от отець своих", а и сам был "самовидець възраста его", преклонение перед его воинскими и государственными делами придали "Житию Александра Невского" какую-то особую искренность и лиричность.

Характеристики Александра Невского в Житии очень разноплановы. В соответствии с житийными традициями подчеркиваются "церковные" добродетели Александра. О таких, как Александр, говорит автор, пророк Исайя сказал: "Князь благ в странах -- тих, уветлив, кроток, съмерен -- по образу божию есть". Он "бе бо иереелюбець и мьнихолюбець, и нищая любя. Митрополита же и епископы чтяше и послушааше их, аки самого Христа". А с другой стороны, это мужественный, страшный для врагов герой-полководец. "Взор [вид, образ] его паче [здесь -- величественнее] инех человек, и глас его -- акы труба в народе". Побеждая, сам Александр непобедим: "… не обретеся противник ему в брани никогда же". В своих воинских действиях Александр стремителен, самоотвержен и беспощаден. Узнав о приходе на Неву шведов, Александр, "разгореся сердцем", "в мале дружине" устремляется на врага. Он так спешит, что ему некогда "послати весть к отцю своему", а новгородцы не успевают собрать свои силы в помощь князю. Стремительность Александра, его богатырская удаль характерны для всех эпизодов, в которых говорится о его ратных подвигах. В этих описаниях Александр представал уже как эпический герой. Сочетание в одном повествовательном ряду подчеркнуто "церковного" и еще ярче выражающегося "светского" плана -- стилистическая особенность "Жития Александра Невского". И замечательно, что при этой разноплановости и, казалось бы, даже противоречивости характеристик Александра образ его целен. Цельность эта создается лирическим отношением автора к своему герою, тем, что Александр для автора не только герой-полководец, но и мудрый, заботящийся о своем народе государственный деятель. Он "сироте и вдовици в правду судяй, милостилюбець, благ домочадцемь своим". Это идеал мудрого князя, правителя и полководца. Не случайно, описывая смерть Александра, автор Жития в одном из своих горестных восклицаний почти повторяет Даниила Заточника: "Отца бо оставити человек может, а добра господина не мощно оставити" (ср. у Даниила Заточника: "Князь щедр отець есть слугам многиим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают").

Героико-эпический дух "Жития Александра Невского" обусловил включение в текст Жития эпизода, повествующего о шести храбрецах, отличившихся во время битвы на Неве. Автор говорит, что он слыхал об этом от самого Александра и "от иных, иже в то время обретошася в той сечи". Видимо, в основе эпизода лежит какое-то устное эпическое предание или, возможно, героическая песня о шести храбрецах. Правда, автор Жития лишь перечислил имена героев, кратко сообщив о подвиге каждого из них.

Описывая ратные подвиги Александра, автор Жития с несвойственной для агиографа свободой пользовался и воинскими эпическими преданиями, и изобразительными средствами воинских повестей. Этим объясняется стилистическое своеобразие "Жития Александра Невского", а оно в свою очередь было обусловлено и реальным обликом героя Жития, и задачей автора нарисовать идеальный образ князя -- защитника родины. Автор "Жития Александра Невского" так удачно разрешил поставленную перед собой задачу, что это Житие вплоть до XVI в. служило своеобразным эталоном "высокого" стиля изображения князя-полководца.

Житие Михаила Черниговского . Близко по времени создания к "Житию Александра Невского" и "Житие Михаила Черниговского". Это иной тип княжеского жития эпохи монголо-татарского ига. В 1246 г. в Орде по приказанию Батыя был убит черниговский князь Михаил Всеволодович вместе с сопровождавшим его в Орду боярином Федором. Убийство носило политический характер, но в Житии гибель Михаила представлена как добровольное страдание за православную веру.

Дочь Михаила Всеволодовича, ростовская княгиня Марья вместе с сыновьями установила церковное почитание Михаила и боярина Феодора в Ростове. В связи с этим было написано проложное житие Михаила Черниговского -- краткий рассказ о его гибели в Орде. Житие было написано до 1271 г. (года смерти княгини Марьи). Это краткое проложное "Житие Михаила Черниговского" послужило основой для целого ряда более поздних и более пространных редакций житийного повествования о гибели в Орде черниговского князя. Первая из этих редакций была составлена в конце XIII -- начале XIV в. священником Андреем.

Пришедший в Орду на поклон к Батыю черниговский князь отказывается выполнять татарские обряды: пройти меж огней и поклониться татарским идолам. Михаила убивают. Боярин Федор поступает так же, как его господин, и тоже гибнет. Отправляясь в Орду, и Михаил и Федор знают, что их ждет там гибель, но они для того и идут, чтобы "обличить" идолопоклонство -- "нечестивую веру". Эта линия Жития имеет ярко выраженную церковную окраску. Но в Житии не менее сильна и линия психологически-драматическая. Находившийся в это время в Орде внук Михаила, ростовский князь Борис, и другие русские, случившиеся в это время в Орде, уговаривают черниговского князя подчиниться воле татар, обещая со всеми своими людьми принять за него епитимью. Боярин Федор опасается, что уговоры подействуют на князя: вспомнив "женьскую любовь и детей ласкание", князь уступит и подчинится требованиям татар. Но Михаил тверд. Он решил выполнить долг до конца. Сняв с себя княжеский плащ, Михаил бросает его в ноги уговаривающих и восклицает: "Примите славу света сего, ея же вы хощете". С драматическими подробностями, замедляющими повествование и усиливающими его эмоциональное воздействие, рассказывается, как были убиты Михаил и Федор.

Эта вторая линия Жития -- рассказ об обстоятельствах убийства князя и боярина делала его не отвлеченным церковно-религиозным повествованием о страдании за веру, но животрепещущим рассказом о татарской жестокости и о непреклонной гордости русского князя, который жертвует жизнью за честь своей земли.

В первой половине XIV в. в агиографии, как и в летописании, можно отметить те же явления, что и в предшествующий период. Пишутся жития подвижников церкви и монашества, княжеские жития. Княжеские жития-мартирии данного этапа развития литературы можно рассмотреть на примере памятника тверской литературы -- "Повести о Михаиле Тверском". Написана она по образцу "Жития Михаила Черниговского". Князь Михаил добровольно идет в Орду. Но самоотверженность его объясняется уже не религиозными мотивами, а заботой о судьбе своего княжества. Рассказ об унижениях Михаила Ярославича в Орде, об обстоятельствах его гибели осложнен рядом сильных деталей и психологически острых ситуаций.

Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском. Тверская повесть об убиении тверского князя Михаила Ярославича в Орде, относящаяся к жанру княжеских житий-мартириев, пользовалась большой популярностью у древнерусских читателей. Она включалась как в рукописные сборники, так и в летописные своды.

В ноябре 1318 г. в ходе политической борьбы между тверским и московским князьями за обладание Владимирским великокняжеским столом в Орде по проискам московского князя Юрия Даниловича был убит тверской князь Михаил Ярославич. Как видно из текста Повести, автор ее сопровождал князя в Орду, был очевидцем гибели князя. Вероятнее всего, это был игумен Отроча монастыря Александр. Написана Повесть была в конце 1319 -- начале 1320 г.

Как уже отмечалось выше, и тематически, и по характеру, и по жанру "Повесть о Михаиле Ярославиче" близка к "Житию Михаила Черниговского", в ней есть и прямые текстуальные заимствования из последней. Но между обоими произведениями имеются существенные различия. Так, тверской князь идет в Орду не для того, чтобы пострадать за веру, а заботясь о благе своего народа. Подобно Михаилу Черниговскому, Михаил Тверской знает, что в Орде его ждет гибель. Но если первый отправился обличить "поганую" веру, то второй шел, чтобы отвратить ордынскую беду, нависшую над его княжеством. Бояре уговаривают Михаила Ярославича не ходить в Орду, сыновья готовы пойти туда вместо отца: все понимают, что ждет князя в ханской ставке. Знает это и князь, но он должен выполнить свой долг: "Видите, чада моя, яко не требуеть вас царь, детей моих, ни иного котораго, развие мене, но моея главы хощеть. Аще бо аз где уклонюся, то вотчина моя вся в полону будеть и множество христиан избиени будуть, аще ли после того умрети же ми есть, то лучши ми есть ныне положити душю свою за многыя душа". Подвиг Михаила носит гражданственный характер. Антиподом Михаила выступал московский князь Юрий Данилович -- союзник Орды и враг Тверской земли. Прямых выпадов против Юрия в тексте Повести нет, но в подтексте произведения осуждение московского князя ощущается достаточно сильно. Этот не высказанный прямо упрек особенно ощутим в последнем эпизоде рассказа о том, как был убит Михаил. Подъехав на коне к нагому телу поверженного на землю князя, темник Кавгадый "с яростию" говорит Юрию Даниловичу Московскому: "Не брат ли ти старейши, как отець, да чему тако лежить тело его наго повержено?". Автор влагает осуждение Юрия в уста ордынца, при этом того, который только что выступал как главный обвинитель и коварный враг князя Михаила Ярославича.

Сильные художественные детали свойственны и целому ряду других мест произведения. Лаконичная концовка Повести искусно завершает весь рассказ. Это и описание факта, и лирическое обобщение, и тонкий словесный пассаж: "И положиша его на велицей досце, и възложиша на телегу, и увиша ужи крепко, и превезоша за реку рекомую Адьжь, еже зовется Горесть: горесть бо се ныне, братие, и есть в той час таковую видевши нужную смерть господина своего князя Михаила".

Тверской рассказ о Михаиле Ярославиче своей темой и характером ее разработки не мог не волновать русского читателя. Антимосковская направленность Повести с самого начала звучала приглушенно. Поэтому "Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском" прочно вошла в московское летописание. Но московские летописцы ощущали антимосковские тенденции Повести, и по летописным редакциям этого произведения в московской ветви русского летописания видно, как от редакции к редакции снималось или перерабатывалось все то, что рисовало в невыгодном свете Юрия Даниловича, исключались антимосковские выпады. "Повесть о Михаиле Ярославиче" приобретала характер рассказа о гибели русского князя за Русскую землю в Орде, что в конечном счете являлось исторической правдой.

Наряду с летописанием агиография, как и в предшествующие периоды, остается одним из основных литературных жанров. И так же как летописание, этот жанр в рассматриваемое время достигает большого развития и претерпевает целый ряд важных изменений.

В агиографии конца XIV -- первой половины XV в. нашел наиболее яркое отражение экспрессивно-эмоциональный стиль, названный прославленным мастером этого стиля, Епифанием Премудрым, "плетением словес". Экспрессивно-эмоциональный, панегирический стиль отражал новое отношение к человеческой личности, особое внимание к слову как средству постижения и отражения мира, стремление в рамках установившихся литературных традиций найти новые приемы и способы выражения творческой идеи. Панегирический стиль, основанный на библейских символах и традиционных стилистических формулах, восходит к византийской литературе. Во многих славянских странах (в Болгарии, Сербии, на Руси) стиль этот достигает своего наивысшего расцвета почти одновременно в конце XIV -- начале XV в., хотя предпосылки его появились значительно раньше. Отражая общую философскую концепцию, обусловленную предренессансными явлениями, в каждой стране этот стиль, восходящий к византийским традициям, получил своеобразное воплощение.

Появление экспрессивно-эмоционального стиля на Руси связывается с южнославянским влиянием и обозначается как стиль второго южнославянского влияния. Бесспорно, что в возникновении и развитии на Руси панегирического стиля имело немаловажное значение общение русской книжной культуры с книжной культурой Болгарии и Сербии. Но нельзя объяснить все эти явления только односторонним влиянием одних стран на другие. Процесс формирования и развития панегирического стиля проходил в общении разных славянских культур между собой и с византийскими культурными течениями как непосредственно, так (видимо, в еще большей степени) и в славянско-византийских культурных центрах -- монастырях Константинополя, Солуни, Святой Горы (Афона).

Вместе с тем одновременное появление этого стиля в разных странах должно объясняться тем вниманием к внутреннему миру человека, которое было так характерно для Предвозрождения.

На русской почве в наиболее завершенном и наиболее оригинальном виде экспрессивно-эмоциональный стиль представлен в творчестве Епифания Премудрого. Первые проявления этого стиля в агиографии, своего рода первоначальный русский вариант его связывают с именем митрополита всея Руси Киприана. Третьим представителем этого литературного течения был Пахомий Логофет, творчество которого, охватывающее вторую и третью четверть XV в., придает экспрессивно-эмоциональному стилю церковно-официальный характер.

Епифаний Премудрый . Биографические сведения о Епифании весьма скудны и в значительной степени предположительны. Родился он в Ростове в первой половине XIV в. В 1379 г. принял пострижение в ростовском монастыре Григория Богослова. В дальнейшем подвизался в Троицком Сергиевом монастыре. Он бывал в Иерусалиме и на Афоне, вероятно, путешествовал по Востоку. Умер Епифаний в 20-х гг. XV в. За свою начитанность и литературное мастерство он и получил прозвание "Премудрый". Перу Епифания принадлежат два жития: "Житие Стефана Пермского", написанное им в 1396-1398 гг., и "Житие Сергия Радонежского", написанное между 1417-1418 гг.

Обычные слова не в силах выразить величие подвижника, но автор рассказа о святом -- земной человек, и, призывая на помощь бога, уповая на покровительство святого, деяния которого он описывает, агиограф стремится в своем творении так пользоваться обычными средствами языка, чтобы у читателя создалось представление о необычности святого по сравнению со всеми остальными людьми. Поэтому языковая вычурность, "плетение словес" -- это не самоцель, а средство, с помощью которого автор может прославить героя своего повествования.

Одной из типических черт агиографического жанра, что особенно бросается в глаза в памятниках панегирического стиля, является крайняя степень самоуничижения агиографа. В одной из такого рода тирад Епифаний пишет: "Аз бо есмь груб умом и словом невежа, худ имея разум и промысл вредоумен, не бывшу ми въ Афинех от уности, и не научихся у философов их ни плетениа риторьска, ни ветийскых глагол, ни Платоновых, ни Аристотелевых бесед не стяжах, ни философиа, ни хитроречиа не навыкох, и спроста отинудь весь недоуменна наполнихся". Авторское признание в своей неучености, невежестве, в своей простоте противоречит остальному тексту произведения, в котором ученость проявляется в обилии цитируемых источников, а "риторские плетения" представлены более чем обильно, -- искусный литературный прием, направленный все к той же цели: прославить, возвеличить святого. Если автор Жития, блещущий в своем произведении и ученостью и риторским искусством, не устает говорить о своем ничтожестве, то читатель и слушатель Жития должны были чувствовать себя особенно ничтожными перед величием святого. Кроме того, авторские признания в своей неучености и литературной беспомощности, противоречащие действительному тексту, написанному этим самым автором, должны были создать впечатление, что все написанное -- некое божественное откровение, наитие свыше.

В "Житии Стефана Пермского" Епифаний достигает настоящей виртуозности в своем словесном восхвалении Стефана. Выбор поэтических средств, композиционное построение текста -- строго продуманная, тщательно отработанная литературная система. Традиционные поэтические приемы средневековой агиографии у Епифания усложнены, обогащены новыми оттенками. Многочисленные амплификации, нанизывание одних сравнений на другие, перечисление в длинных рядах варьирующихся традиционных метафор, ритмика речи, звуковые повторы придают тексту особую торжественность, приподнятость, эмоциональность и экспрессивность. Вот, например, одна из характеристик героя, начинаемая с авторского самоуничижения: "Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словесем похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление събираа и приобретаа и приплетаа пакы глаголя: что еще тя нареку? -- Вожа заблужьдшим, обретателя погыбшим, наставника прельщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым, взискателя расточеным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчющим, подателя требующим, наказателя несмысленым…" и т. д.

"Плетение" похвалы святому -- основная цель и задача "Жития Стефана Пермского". Но все же в этом пышном похвальном панегирике просветителю Пермской земли встречаются и жизненные зарисовки, и исторически конкретные факты. Они появляются в описании быта пермяков, в рассказах об их идолах, об их охотничьем искусстве, в рассуждениях Епифания об отношениях между Москвой и Пермью. Центральная, наиболее обширная часть Жития -- рассказ о борьбе Стефана с пермским волхвом Памом -- имеет сюжетный характер, насыщена бытовыми зарисовками, живыми сценами.

Следует отметить оригинальность заключительной похвалы в "Житии Стефана Пермского". Похвала эта состоит из трех плачей -- пермских людей, пермской церкви и автора, "инока списающа". Подобного рода житийная похвала, в форме плачей народа, церкви и автора, встречается только у Епифания. Ничего похожего мы не найдем ни в переводных житиях, ни у русских агиографов до Епифания и после него. Плачи эти носят книжно-риторический характер, но создавал их Епифаний под влиянием народных плачей. Он сам сравнивает плач пермской церкви со вдовьим причетом: "[Церковь] не хотяше утешитися, но и утешения не приимаше, глаголющи: не брезете мене, не брезете, да ся наплачю; не дейте мене, да ся насыщу плача, обычай бо есть вдовам новоовдовевшим плакатися горко вдовьства своего". Некоторые обороты из плача церкви перекликаются с мотивами устного народного причета: "Увы мне, свете очию моею, камо заиде… вмале повеселихся с ним… к кому же привергуся, да сотворит ми увещание, еже от печали утешение".

Второе сочинение Епифания Премудрого, "Житие Сергия Радонежского", вскоре после составления его Епифанием было переработано Пахомием Логофетом. Текст пахомиевской редакции "Жития Сергия" дошел до нас в многочисленных списках, разных редакциях и вариантах, и четкого представления о том, каков был вид епифаниевского текста этого жития, у нас, по существу, нет. В общих чертах можно утверждать, что это Житие, написанное Епифанием, носило более повествовательный характер, чем "Житие Стефана Пермского", стилистически было более спокойным и строгим, более насыщенным фактическим материалом. Целый ряд эпизодов "Жития Сергия" имеет своеобразный лирический оттенок (рассказ о детстве отрока Варфоломея -- будущего Сергия, эпизод, повествующий о просьбе родителей Сергия не уходить в монастырь до их смерти, чтобы было кому помочь им в старости, и т. п.).

Если в "Житии Стефана Пермского" Епифаний показал себя виртуозом-стилистом, то в "Житии Сергия" он представал мастером сюжетного повествования. Можно без преувеличения назвать Епифания Премудрого великим писателем русского средневековья.

Агиографическому жанру в конце XIV -- первой половине XV в. присущи повышенная эмоциональность, стремление к обобщениям. Как пишет Д. С. Лихачев, художественное вимдение писателей конца XIV-XV вв. отличается от предшествующей эпохи новым отношением к человеку, осознанием ценности его внутренней жизни, его индивидуальных переживаний, что придает экспрессивность описаниям человеческой личности. "Но при этом стиль остается по-прежнему абстрагирующим. Познание мира раздвигается, художественные задачи расширяются, статичность описаний предшествующих эпох сменяется крайним динамизмом, но искусство не выходит еще из пределов религиозности и отнюдь не стремится к конкретизации. Поэтому самое характерное и самое значительное явление в изображении людей в житийной литературе XIV-XV веков -- это своеобразный „абстрактный психологизм"".

Жития второй половины XV в. могут быть отделены от житий предшествующего периода лишь условно; деятельность одного из наиболее выдающихся представителей епифаньевской агиографической школы -- Пахомия Логофета -- в значительной степени относилась ко второй половине века. Однако для агиографии данного периода характерны все-таки некоторые новые черты, существенно отличающие ее от житийной литературы предшествующего времени.

Хорошо разработанной стилистической системе Епифания и Пахомия противостоят в агиографии второй половины XV в., с одной стороны, "неукрашенные" описания жизни святых, рассматривавшиеся, по-видимому, как материал для последующей литературной обработки, а с другой стороны -- жития-легенды, основанные на фольклоре и обладающие хорошо разработанными, но не традиционно-агиографическими сюжетами.

Повесть о Петре и Февронии (первоначальный сюжет) . Мудрость центрального персонажа, раскрывающаяся неожиданно для окружающих, характерна для "Повести о Петре и Февронии". Один из наиболее выдающихся памятников древнерусской агиографии и литературы вообще, "Повесть о Петре и Февронии", как и "Житие Михаила Клопского", возникла на местном материале (Петр и Феврония были святыми Муромского княжества), но приобрела общерусское литературное распространение.

Вопрос о происхождении "Повести о Петре и Февронии" сложен и вызывал споры в научной литературе. В настоящее время можно, по-видимому, считать установленным, что дошедший до нас письменный текст Повести восходит к времени не ранее середины XVI в. и создан писателем-публицистом этой эпохи Ермолаем-Еразмом. Однако уже в XV в. существовала церковная служба Петру и Февронии, где упоминались основные мотивы повести -- победа Петра над змеем, его женитьба на Февронии и их совместное погребение. Вполне возможно поэтому, что Ермолай, как и другие средневековые агиографы, подверг стилистической обработке уже существовавшую житийную повесть.

Сюжет жития о Петре и Февронии не похож на большинство житийных сюжетов. Здесь нет ни страданий за веру, ни мученической кончины героев, утверждающей их святость. Герои повести весьма мало связаны с историей; попытки установления их исторических прототипов сомнительны; для XV-XVI вв. эти герои, во всяком случае, были персонажами далекого прошлого. В центре повести -- крестьянская девушка Феврония, согласившаяся излечить княжича Петра, заболевшего от пролившейся на него змеиной крови. В награду за это Феврония требует, чтобы княжич женился на ней. Вначале Петр пытается "искусить" Февронию: моясь в бане перед излечением, он посылает Февронии клочок льна и требует, чтобы она выткала из него "срачицу и порты и убрусец". Но Феврония поступает, как и подобает фольклорному хитрецу, которого пытаются одурачить: она отвечает нелепостью на нелепость, соглашаясь выполнить просьбу Петра при условии, если княжич приготовит ей из щепочки ткацкий станок. Так же неудачно кончается попытка излеченного князя просто нарушить свое обещание: Феврония предусмотрительно велела смазать все его язвы (полученные от змеиной крови), кроме одной, и вероломство Петра приводит к тому, что от "того струпа начаша многие струпы расходитися на теле его"; для окончательного излечения Петру приходится выполнить свое обещание. После смерти брата Петр занимает престол Муромского княжества. Когда мятежные бояре решают изгнать княгиню-крестьянку из Мурома, она соглашается уйти, если ей разрешат взять с собой то, что она попросит. Бояре соглашаются, и княгиня просит "токмо супруга моего князя Петра". Петр следует за нею. В конце концов Петр и Феврония благополучно "державствуют" в Муроме; по "преставлении купнем" (одновременной смерти) и раздельном погребении они оказываются все же воссоединенными "в едином гробе".

Связь "Повести о Петре и Февронии" с устным народным творчеством, отражение в ней "мировых" фольклорных мотивов весьма значительны и неоднократно отмечались в научной литературе. Однако существующие записи сказок и преданий об этих святых -- поздние (не ранее конца XIX в.) и сложились уже под влиянием письменной житийной традиции (хотя, возможно, включают и подлинные фольклорные мотивы). В сюжете Повести соединились два основных сказочных сюжета -- волшебная сказка о борьбе во змеем и новеллистическая сказка о мудрой крестьянской девушке, выходящей замуж за знатного человека и подвергающейся трудным испытаниям. Герой жития Петр заболевает после того, как побеждает змея; Феврония излечивает его от язв. Эта завязка сближает Повесть с кельтской легендой и средневековым западным романом о Тристане и Изольде: подобно Февронии, Изольда излечивает Тристана, заболевшего от крови дракона; с "Тристаном и Изольдой" совпадает и тема воссоединения героев после смерти (в Повести герои чудесным образом оказываются в едином гробу, в легенде о Тристане из его могилы вырастает куст терновника, соединяющий ее с могилой Изольды). Сочетание сюжета неравного брака крестьянки и знатного человека с мотивом исцеления жениха не характерно для известных нам русских сказок, но такое же сочетание присуще новелле Боккаччо о Джилетте из Нарбонны ("Декамерон", день 3, новелла 9) и комедии Шекспира "Все хорошо, что хорошо кончается", -- вероятно, такой контаминированный сюжет существовал и в русском фольклоре XV в.

Сюжет жития Петра и Февронии принадлежит, таким образом, к числу популярнейших сюжетов мировой литературы.

Агиография, как можно заметить, не оказалась в стороне от новых веяний в русской литературе того времени. Многими своими чертами жития-повести XV в. перекликались со светской повестью -- жанром, получившим наиболее широкое распространение во второй половине XV в.

Одним из основных видов письменности XVI в. оставалась агиография -- литература житий святых.

Конец XV -- первая половина XVI в. были временем канонизации многих общерусских и местных святых. Канонизация эта была связана с идеологическими явлениями того времени -- с образованием централизованного Русского государства, разрывом между русской церковью и Константинополем и острой идейной борьбой в русском обществе конца XV -- начала XVI в. Жизнь и духовные подвиги новых святых (главным образом, церковных деятелей недавнего прошлого) должны были быть описаны в житиях.

Жития XVI в. дошли до нас и в отдельных текстах, и в сборниках, и, что особенно характерно для этого периода, в составе больших сводов -- патериков и "Великих Миней Четиих". Многие из житий этого периода были посвящены святым -- основателям монастырей конца XV и XVI вв. К числу таких житий XVI в. относятся жития Дионисия Глушицкого, Павла Обнорского, Корнилия и Стефана Комельского, Адриана Пошехонского и др.

Целый ряд памятников житийной литературы XVI в. связан с цитаделью "воинствующих церковников" -- Иосифовым Волоколамским монастырем. Волоколамские жития были объединены в специальный свод "повестей преже бывших отець" (отцов) Боровского и Волоколамского монастырей -- Волоколамский патерик. Составителем его был племянник и сподвижник Иосифа Волоцкого, писатель и иконописец Досифей Топорков. Волоколамский патерик включал не только жития почитавшихся в монастыре святых (Иосифа, его учителя Пафнутия Боровского), но также и сказания сюжетного характера -- о "злой жене", предавшей своего мужа "варвару" -- татарину, об умерших и вновь вернувшихся к жизни людях, о мнимо раскаявшемся еретике, вылившем в огонь святую воду, и др.

Важнейшими памятниками иосифлянской агиографии XVI в. были отдельные жития основоположника этого направления -- Иосифа Волоцкого (составленные Саввой Черным и Львом-Аникитой Филологом). Жития церковных деятелей, созданные в XVI в., были близки по времени к жизни своих героев и сохранили благодаря этому ряд живых реалий. Но по сюжетам они были довольно традиционны; единственным исключением в этом отношении была житийная "Повесть о Петре и Февронии".

Подобные документы

Житийная литература - вид церковной литературы жизнеописания святых. Появление и развитие агиографического жанра. Каноны древнерусской агиографии и житийная литература Руси. Святые древней Руси: "Сказание о Борисе и Глебе" и "Житие Феодосия Печерского".

реферат , добавлен 25.07.2010


Периодизация истории древней русской литературы. Жанры литературы Древней Руси: житие, древнерусское красноречие, слово, повесть, их сравнительная характеристика и особенности. История литературного памятника Древней Руси "Слово о полку Игореве".

реферат , добавлен 12.02.2017


Эволюция житий и особенности образования агиографического жанра на русской почве. Житие как жанр литературы XVIII века. Направления эволюции агиографического жанра. Особенности женских образов в литературе XVII в. Ульяния Лазаревская как святая.

курсовая работа , добавлен 14.12.2006


Возникновение русской литературы, этапы и направления. Первичные жанры: житие, древнерусское красноречие, слово, повесть, их сравнительная характеристика и особенности. Объединяющие жанры: летопись, хронограф, четьи-минеи, патерик, отличительные черты.

контрольная работа , добавлен 20.01.2011


Историко-литературный процесс XI - начала XVI веков. Художественная ценность древнерусской литературы, периодизация ее истории. Литература Древней Руси как свидетельство жизни, место человека среди ее образов. Произведения агиографического жанра.

реферат , добавлен 06.10.2010


Характеристика описания жития - жанра древнерусской литературы, описывающего жизнь святого. Анализ агиографических типов жанра: житие - мартирия (рассказ о мученической смерти святого), монашеское житиё (рассказ обо всём пути праведника, его благочестии).

контрольная работа , добавлен 14.06.2010


Древнерусское житие. Литературные особенности житийного жанра. Историческая и литературная ценность произведений агриографии. Составляющие канонов житийного жанра. Каноны изложения житийных историй. Каноническая структура житийного жанра.

курсовая работа , добавлен 27.11.2006


Литература эпохи русского Предвозрождения. Произведения патриотического содержания. Повести о побоищах на реках Пьяне и Воже. Памятники Куликовского цикла. Повести о нашествиях Тохтамыша, Едигея, повесть о Темир Аксаке. "Слово о житии" Дмитрия Донского.

курсовая работа , добавлен 09.11.2016


Изучение особенностей летописания. "Повесть временных лет", ее источники, история создания и редакции. Включение в летопись различных жанров. Фольклор в летописи. Жанр "хождение" в древнерусской литературе. Бытовые и беллетристические повести конца 17 в.

шпаргалка , добавлен 22.09.2010


История возникновения русской летописи "Повесть временных лет". "Повесть временных лет" как исторический источник и литературный памятник. Стилевое своеобразие "Повести временных лет". Значимость "Повести временных лет" в литературоведческом аспекте.